Еще одна станция - Кейси Маккуистон (2021)

Всплывает еще одно воспоминание: Уэс, выпивший три шота, с помадой на щеке, Исайя в полном великолепии Энни, в парике, спасающий его от того, чтобы поскользнуться на луже водки в баре, и хохочущая Люси. Это должен был быть день рождения Нико, но все превратилось в «пять шотов и где мои штаны». Похоже, только Люси осталась целой и невредимой.

Желудок Огаст хотя бы перестал грозиться живым шоу «Экзорцист». Она перекатывается на пол, и Майла и Нико начинают шевелиться.

Она пробегается по всему, что может вспомнить: меховое болеро Люси, эгг-ног, вода, льющаяся с потолка, влюбленность в Джейн, помада Майлы, бандана Нико.

Она влюблена в Джейн.

Черт, нет, все даже хуже. Она влюблена в Джейн, и она хочет, чтобы Джейн осталась, и то, что ей казалось аварийным люком для экстренного эмоционального побега на тот случай, когда Джейн радостно вернется в 1970-е, на самом деле просто дверь-обманка к еще большим чувствам.

На задворках ее разума отзывается эхом голос Нико с того первого раза, когда она поцеловала Джейн: «Ох, ты в дерьме».

Она в дерьме. Она в глубоком дерьме.

Она копается внутри своей груди, как будто это дно кармана джинсов, ища что-то менее жизнегубительное, чем это. Резкий свет трезвого утра должен приглушить это, превратить обратно в увлечение.

Этого не происходит.

Это никогда не было просто увлечением, если быть честной, – не когда она начала планировать свое утро с девушкой, которую она даже не знала. Ее последняя крупица самосохранения была в том, что она притворялась, что ей достаточно быть с Джейн временно, и она запихнула это, как двадцатидолларовую купюру между сисек Энни Депрессант прошлой ночью.

– Зачем я вообще родилась? – стонет Огаст в пол.

– Ретвит, – торжественно говорит Уэс.

Это занимает двадцать минут, но в итоге они поднимают себя с дивана. Майла, которая доползла по полу до ванной и блеванула два раза, а потом выползла по-пластунски обратно, выглядит полумертвой и не заинтересованной в яичнице. Нико уже выпил полную бутылку комбучи, демонстрируя впечатляющую веру в то, что его внутренности сами со всем справятся. А Уэс убрал свои штаны с окна.

У Огаст получается слабо улыбнуться Люси, пока она вываливает яичницу со сковородки на тарелку и кладет горсть вилок.

– По-семейному, – говорит она, и боже. Все стало катастрофой, но Огаст ее обожает.

– Спасибо, – говорит Огаст. – У тебя разве не утренняя смена?

Люси гримасничает. Она одета в одну из футболок Огаст.

– Билли сокращает мои часы. Сказал мне вчера.

– Что? Он не может так поступить, ты, по сути, единственный человек, на котором держится это место.

– Да, – говорит она с мрачным кивком. – Самый дорогой человек по расчетным листкам.

– Стойте, – говорит голос Майлы, приглушенный полом. Она поднимает голову и морщится. – Что происходит с «Билли»?

Огаст вздыхает.

– Арендодатель удваивает плату в конце года, поэтому он, наверно, закроется и станет кафешкой или еще чем-то.

С титаническими усилиями Майла поднимается на колени и говорит:

– Это неприемлемо.

– Билли нужна еще сотня тысяч, чтобы купить место, а кредит он получить не может.

– Ладно, тогда… – Она рыгает с закрытым ртом и продолжает: – Давайте достанем деньги.

– Мы все на мели, – говорит Люси. – Почему, думаешь, мы работаем в общественном питании?

– Да, – возражает Майла. – Но мы можем их найти.

Огаст старается думать, но это сложно, когда ее мозг кажется мусорным пакетом, полным мокрых носков, а носки мокрые, потому что они пропитаны зерновым спиртом. Майла и Нико были правы по поводу Июльского рождества – это ночь, которую никогда не забудешь, если сможешь ее вспомнить. Там наверняка было намного больше людей, чем позволяется правилами пожарной безопасности…

Ох.

– Стойте, – говорит Огаст. – А если мы сделаем… благотворительное драг-шоу?

Майла слегка оживляется.