Закон Моисея - Эми Хармон

Джорджия кивнула, и я знал, что до этого момента она тоже не рассматривала это, как какой-то дар. На самом деле, она даже не знала, что думать по этому поводу. Я охранял свой секрет, позволяя ей считать меня чокнутым. Даже сумасшедшим. И тот факт, что теперь она, казалось, верила мне, по крайней мере, в какой-то степени, вскружил мне голову и одновременно вызывал тошноту. И я задолжал ей больше честности, чем мог дать.

— Впервые за всю свою жизнь я благодарен за то, что могу разделять воду. Джи называла это так — разделять воду. И я благодарен, потому что это все, что у меня есть. Все, что мы с Илаем получили. У тебя было четыре года, Джорджия, а у меня есть только это.

Я не говорил сердито. Я не испытывал злости. Но она не была единственной, кто страдал, и порой знание, что ты страдаешь не один, утешает. Как бы печально это не звучало.

Вздрогнув, Джорджия закусила губу, и я понимал, что сказанное мной было тяжело слышать.

— Ты помнишь ту девушку, которую я нарисовал в тоннеле? — произнес я, стараясь говорить как можно более деликатно и попытаться объяснить ей.

— Да, — Джорджия кивнула. — Молли Тэггард. Она была всего на несколько лет старше меня. Ты знаешь, они нашли ее. Вскоре после того, как ты покинул город. Кто-то убил ее.

Я тоже кивнул.

— Я знаю. Она была сестрой Тэга.

Глаза Джорджии широко распахнулись, и она остолбенела, словно полностью осознав происходящее. Но я не хотел говорить о Молли. Не в данный момент. Мне нужно было, чтобы Джорджия услышала меня. Я протянул руку и, взяв за подбородок, повернул ее голову к себе, удостоверившись, что Джорджия внимательно слушает меня.

— Но знаешь, что? Я больше не вижу Молли. Она пришла, а потом исчезла. И так происходит каждый раз. Никто не бродит слишком долго. И однажды Илай тоже исчезнет.

Джорджия снова вздрогнула, и ее глаза наполнились слезами, которые она мужественно пыталась сдержать. Мы оба стояли, не произнося ни слова, борясь с эмоциями, которые сотрясали нас с того момента, как наши взгляды встретились в переполненном лифте почти месяц назад. Джорджия сдалась первой, и ее голос дрожал, когда она честно призналась мне в ответ:

— Знаешь, я плачу каждый день. Я плачу каждый проклятый день. Я никогда не плакала. А теперь не проходит и дня, чтобы я не тонула в собственных слезах. Иногда я закрываюсь в туалете, чтобы притвориться, что это не происходит снова. Однажды настанет тот день, когда я не буду плакать, и какая-то часть меня считает, что это будет худший день из всех. Потому что Илай уже уйдет по-настоящему.

— А я никогда до этого не плакал.

Она ждала.

— На самом деле, это был первый раз.

— Первый раз?

— Здесь, в поле. Первый раз на моей памяти, когда я что-либо когда-либо оплакивал.

В тот день я опустил воды, чтобы все это прекратилось, чтобы спрятаться от образа Джорджии с перекошенным лицом, кричащей имя Илая, и впервые влага просочилась через мои глаза.

Джорджия задохнулась от изумления, и я отвел взгляд от ее недоверчивого лица. Я почувствовал, как вода задрожала и задвигалась внутри меня, снова начиная подниматься. Что со мной происходило?

— Ты думаешь, твои слезы удержат его рядом? — прошептал я.

— Мои слезы означают, что я думаю о нем, — также шепотом ответила она, находясь все еще так близко ко мне, что я мог наклониться и поцеловать ее, не делая ни единого шага.

— Но все твои воспоминания не могут быть только грустными. У него нет ни одного такого. И он думает только о тебе.

— Обо мне?

— Ну, о тебе и Калико. И о Вонючке Стьюи.

Джорджия засмеялась, снова икая от навернувшихся слез. Она резко отступила назад, и я знал, что она уже была готова отстраниться от меня.

— И что ты обычно делаешь? Когда тебе хочется заплакать, что ты обычно делаешь? — в моем голосе слышались нотки отчаяния.

— Что? — спросила Джорджия.

— Назови пять значимых вещей, Джорджия.