Закон Моисея - Эми Хармон

Я только и могла, что смотреть в изумлении. Я не хотела отводить от него взгляд. Он был таким красивым, и я любила моменты, когда он разговаривал со мной, когда становился философом, как сейчас. Я любила это так сильно, что даже не хотела ничего произносить. Я просто хотела ждать, скажет ли он еще что-нибудь. После нескольких долгих минут тишины он опустил свой взгляд на меня, обнаружив, как я уставилась на него.

— Мне нравится твоя кожа. Я люблю цвет твоих глаз. И я должен просто игнорировать это? — прошептал он, и мое сердце понеслось галопом к круглому загону, перемахнуло через забор и примчалось ко мне обратно в головокружительном восторге.

— Тебе нравится моя кожа? — тихо произнесла я, остолбенев.

— Да, — признал он и снова перевел взгляд на лошадей.

Это было самое приятное, что он когда-либо говорил. И я просто лежала, погрузившись в тишину, наполненную счастьем.

— Если бы тебе пришлось рисовать меня, какие краски ты бы использовал? — я должна была узнать.

— Коричневый, белый, золотистый, розовый, персиковый, — вздохнул он. — Я бы поэкспериментировал.

— Ты нарисуешь меня? — это было тем, что я отчаянно желала.

— Нет, — он снова вздохнул.

— Почему? — я старалась выглядеть так, будто меня это не задело.

— Легче рисовать вещи, которые в моей голове, чем вещи, которые вижу глазами.

— Ну, тогда нарисуй меня по памяти.

Я приподнялась и села, прикрыв рукой его глаза.

— Вот так. Закрой глаза. А теперь изобрази меня. Ну вот. Видишь меня? Я молодая соловая кобылка, все время действующая на нервы.

Его губы изогнулись, и я знала, что он хотел засмеяться, но я по-прежнему держала руки поверх его глаз.

— Теперь продолжай держать их закрытыми. В твоих руках уже есть кисть. А вот холст, — я поднесла его руку с кисточкой к своему лицу. — А сейчас рисуй.

Он отдернул руку к своему колену, продолжая держать кисть, обдумывая. Я убрала руку с его глаз, но он все еще держал их закрытыми. Затем он поднял руку и мягко заскользил сухой кистью по моему лицу.

— Что это?

— Мой лоб.

— Какая часть?

— Левая.

— А здесь?

— Моя щека.

— Здесь?

— Подбородок.

Мне было щекотно, но я не позволяла себе и шелохнуться. Моисей очертил край моего подбородка и провел от него прямую линию вниз к моей шее. Я сглотнула, когда кисть скользила вдоль моего горла и еле ощутимым прикосновением опускалась к моей грудной клетке там, где открывалась моя футболка. У футболки был аккуратный V-образный разрез прямо над грудью, и Моисей остановился, прижимая кисть к моей коже точно на уровне сердца. Но он продолжал держать глаза закрытыми.

— Если бы я должен был изобразить тебя, я использовал бы все цвета, — неожиданно произнес он почти с сожалением, будто был уверен, что не может нарисовать меня, но очень хочет этого. — У тебя бы были темно-красные губы, персиковая кожа и черные, как смоль, глаза с лиловым оттенком. А в твоих волосах были бы золотые, белые и голубые пряди, а кожа слегка окрашена в карамельно-кремовый оттенок с добавлением розового, затененная светло-коричневым.

Когда он говорил, то двигал кистью и так, и эдак, будто действительно рисовал красками в своей голове. А затем он остановился и открыл глаза. Мое дыхание застряло где-то между сердцем и головой, и я сконцентрировалась на дыхании, стараясь при этом не выдать себя. Но он знал. Он знал, какое влияние оказывает на меня. Он бросил кисть и поднялся на ноги, разрушая очарование момента, созданное его ласковыми штрихами, взмахами и нежными словами. Моисей направился обратно в дом, и я могла поклясться, как услышала его бормотание, когда он покидал меня, лежащую на траве:

— Я не могу нарисовать тебя Джорджия. Ты — живая.

6 глава

Моисей