Закон Моисея - Эми Хармон

— Я могу назвать пять значимых вещей. Пять вещей, которые действуют мне на нервы, — я саркастически улыбнулся, довольный своей игрой слов. — И факт того, что ты надела мои перчатки на вершине этого списка. За ним следуют твои раздражающие списки и тот факт, что ты назвала Вермеера художником.

— Ты сам дал мне свои перчатки! И да, это раздражает, но в этом на самом деле что-то есть. Это отвлекает тебя, даже если всего лишь на минуту. И это останавливает нытье. У меня была одна приемная сестра, которая каждый раз называла одни и те же пять пунктов. Туалетная бумага, спагетти, шнурки, лампочки и храп ее матери. Когда она приехала к нам, у нее были только шлепанцы и больше ничего. Первый раз мы купили ей обувь. Мы достали для нее пару с флуоресцентными зелеными шнурками и розовыми сердечками на них. Она ходила и смотрела вниз на эти шнурки.

— Храп ее матери?

— Это означало, что она была все еще жива.

Меня немного подташнивало. Дети по всему миру терпели слишком многое от людей, которым следовало бы быть умнее. А затем эти же дети становились взрослыми и повторяли по кругу то же самое. Я, вероятнее всего, поступал бы также, если бы у меня были дети. Еще одна причина не иметь их. Джорджия продолжала, пока я обдумывал, сколько же людей действительно имею отстойную жизнь.

— Моя мама предлагает детям рассказать ей о пяти вещах, которые волнуют их, пять вещей, высказаться о которых они испытывают потребность. Они пересчитывают их на пальцах, — Джорджия схватила меня за руку и начала считать каждый пункт на моих пальцах, чтобы продемонстрировать. — Допустим... Я устала. Я скучаю по маме. Я не хочу находиться здесь. Я не хочу идти в школу. Мне страшно. Что угодно. Затем они сжимают пальцы в кулак и избавляются от этих вещей, выбрасывают их.

Джорджия демонстрирует движение, сгибая мои пальцы к ладони и сжимая в кулак таким образом, чтобы я мог бросить воображаемый скомканный шар из моих жалоб.

— Затем она заставляет их назвать пять значимых вещей. Это помогает изменить фокус и напоминает им, что даже если жизнь очень плоха, это не значит, что плохо будет всегда.

Она смотрела на меня, все еще держа мою руку, и ждала. А я уставился на нее в ответ.

— Поэтому поделись этим со мной, Моисей. Пять вещей. Начинай.

— Я не могу, — незамедлительно произнес я.

— Конечно же, можешь. Я могу назвать пять вещей для тебя, но это не сработает с таким же успехом. Признательность работает лучше всего, когда ты сам чувствуешь ее.

— Отлично. Тогда ты это сделаешь — назовешь пять значимых для меня вещей, — парировал я и вырвал свою руку из ее ладони. — Думаешь, что знаешь меня?

Я говорил мягко, но мою кожу покалывало от гнева, который я не мог успокоить. Джорджия думала, что все поняла, но Джорджия Шеперд не страдала достаточно, чтобы понять все дерьмо об этой жизни.

Джорджия снова упорно схватила меня за руку и, подняв ее, оставила нежный поцелуй на каждом кончике пальцев за каждый пункт из списка.

— Глаза Джорджии. Волосы Джорджии. Улыбка Джорджии. Индивидуальность Джорджии. Поцелуи Джорджии, — она хлопала глазами. — Видишь? Несомненно, пять значимых для Моисея вещей.

Я действительно не мог поспорить с этим. Все эти вещи очень значимы.

— Ты очень хорошего мнения о себе, ага? — произнес я, тряся головой, и улыбаясь неожиданно для самого себя.

Мои пальцы покалывали там, где их касались ее губы. Я хотел, чтобы она сделала это снова. И каким-то образом она это поняла и притянула мою руку обратно к своему рту.

— А эти — мои, — она поцеловала мой мизинец. — Глаза Моисея.

Она переместилась к моему безымянному пальцу.

— Улыбка Моисея.

Другой поцелуй в кончик среднего пальца.

— Улыбка Моисея.

Ее губы были такими мягкими.

— Мастерство Моисея.

Она закончила на моем большом пальце и нежно прикоснулась губами к подушечке.

— Поцелуи Моисея.

Затем прижалась ртом к моей ладони.