Закон Моисея - Эми Хармон

Джорджия не стала бы держаться подальше. Я сделал все, что в моих силах, чтобы заставить ее уйти. Мне не нужно было, чтобы она связала меня и покушалась на мою свободу. Я оставил ее, как только смог, она не входила в мои планы. Я обращался с ней, как с дерьмом, большую часть времени. А она просто игнорировала это. Это не расстраивало ее и не заставляло отступить. Проблема была в том, что мне нравилось целовать ее, нравилось ощущение ее волос на моих руках и ее тела, напирающего на меня и находящегося в моем личном пространстве, требующего внимания и получающего его каждый проклятый раз.

И она заставляла меня смеяться. А я не был любителем похохотать. Я сквернословил больше, чем улыбался. Жизнь просто не была веселой. Но Джорджия была крайне забавной. Смех и поцелуи не облегчают задачу убедить кого-то в том, что ты хочешь, чтобы он ушел. И она просто бы не ушла.

Я думал, что после той ночи на родео, когда ее связали и запугали, она избавится от своей дерзости. Терренс Андерсон, не имеющий ничего, кроме оскорблений в адрес Джорджии, определенно избавился от своей дерзости, когда я, спустя несколько дней после фестиваля, загнал его в угол и убедился в том, чтобы он уяснил, что маленького мальчика, которому нравятся веревки, порежет на ломтики человек, которому нравятся ножи. Правда в том, что я действительно хорошо обращался с ножами — я мог метать их и попадать точно в цель с двадцати шагов. И я удостоверился, что Терренс знает об этом. Я продемонстрировал ему большой нож, который взял с кухни Джиджи и слегка украсил его щеку, оставив метку в том же месте, где кровоточила щека Джорджии.

Он сказал, что не делал этого. Но судя по тому, как бегали его глаза, это мог быть он. Даже если так, он все равно был придурком, поэтому я не испытывал мук совести, что пустил ему кровь. Единственное, что огорчало меня, это то, что мне вообще пришлось пугать его. Проблемы Джорджии не были моими проблемами. Моей проблемой была сама Джорджия. Как в тот момент, когда она была решительно настроена помочь мне чинить забор, болтая и заставляя меня смеяться, а потом злила меня, потому что заставляла смеяться.

— Я не могу доделать работу, когда ты рядом. И собирается дождь, а я еще даже не подошел к концу. Эта секция в заборе та еще дрянь, и ты не помогаешь.

— Хнык, хнык, хнык, — вздохнула Джорджия. — Мы с тобой оба знаем, что я просто потрясающа в ремонте заборов.

Я засмеялся. Снова.

— Ты отстой в ремонте заборов! И ты не принесла перчатки, поэтому мне пришлось дать тебе свои. И теперь мои руки выглядят, как игольчатый валик, из-за всех этих проклятых заноз. Ты не помогаешь.

— Ну, все, Моисей. Назови мне пять значимых вещей, — сказала Джорджия так, будто потребовала отжаться, словно сержант-инструктор по строевой подготовке, рявкающий команду.

— Пять значимых вещей?

— Пять значимых вещей о сегодняшнем дне. О жизни. Вперед.

Я просто угрюмо смотрел на нее.

— Хорошо. Тогда я первая. Это легко. Первое, что приходит в голову — пять вещей, за которые я признательна. Бекон, влажные салфетки, Тим Макгро, тушь для ресниц и розмарин, — произносит она.

— Довольно странный набор, — произнес я.

— Что ты говорил мне о красоте в мелочах? Как имя того художника? Вермеер?

— Вермеер был живописец, не просто художник, — возразил я, нахмурив брови.

— Живописец, который изображал гвозди, пятна и трещины в стенах, верно?

Я был впечатлен тем, что она запомнила.

— Это игра с пятью значимыми вещами чем-то походит на это. Находить красоту в заурядных вещах. И только одно правило — признательность. Мои мама и папа используют ее все время. Нытье не допускается в моем доме. Приемные дети усвоили это очень быстро. В любое время, когда ты испытываешь жалость к себе или разражаешься тирадой о том, как отстойна жизнь, ты незамедлительно должен назвать пять значимых для тебя вещей.