Закон Моисея - Эми Хармон

Баффи Лукас была деловитым ассистентом врача-психиатра, которой следовало бы выступать на Бродвее. Она пела, пока работала, и пела песни Ареты Франклин7 лучше самой Ареты Франклин. Она лишилась обоих родителей одного за другим в течение трех месяцев. Когда я спросил ее, отдала ли мама ей лоскутное одеяло, сделанное из ее концертных футболок, она остановилась на середине песни, а затем звонко расцеловала и взяла с меня обещание ничего не утаивать от нее.

Люди приходили и приходили, и они приносили подарки. Бумагу и восковые карандаши, акварель и цветные мелки, и спустя пару месяцев моего пребывания доктор Джун принесла мне письмо от Джорджии. Я чем-то угодил доктору Джун, и полагал, что таким образом она пыталась вознаградить меня. Я не намеревался ей угождать. Доктор Джун мне не особо нравилась. Она увидела рисунок Джиджи. Я намеревался спрятать его, но так и не смог заставить себя убрать от посторонних глаз. Это был набросок мелком. Простой и прекрасный, такой же, какой всегда была Джи. На рисунке она склонялась над ребенком, хотя я убеждал себя в том, что этим ребенком был не я. Джун пристально разглядывала его, а затем подняла на меня глаза.

— Красиво. Трогательно. Расскажи мне о нем.

Я потряс головой.

— Нет.

— Хорошо. Я расскажу о том, что вижу, — произнесла доктор Джун.

Я безразлично пожал плечами.

— Я вижу ребенка и женщину, которые очень сильно любят друг друга.

Я снова пожал плечами.

— Это ты?

— А разве похож на меня?

Она перевела взгляд на набросок, а затем снова на меня.

— Похоже на ребенка. Когда-то ты был ребенком.

Я не ответил, и она продолжила.

— Это твоя бабушка? — спросила она.

— Полагаю, что такое возможно, — признал я.

— Ты любил ее?

— Я никого не люблю.

— Ты скучаешь по ней?

Я вздохнул и задал свой собственный вопрос:

— А вы скучаете по своей сестре?

— Да, конечно, — она кивнула, отвечая мне. — И я думаю, что ты скучаешь по своей бабушке.

Я кивнул.

— Ладно. Я скучаю по своей бабушке.

— Это здравое рассуждение, Моисей.

— Отлично.

Зашибись. Я излечился. Аллилуйя.

— Она единственная, по кому ты скучаешь?

Я хранил молчание, неуверенный, к чему она ведет.

— Она продолжает приходить.

Я ждал.

— Джорджия. Каждую неделю. Она приезжает. И ты не хочешь увидеться с ней?

— Нет.

Неожиданно я почувствовал себя дурно.

— Ты можешь сказать мне, почему?

— Джорджия думает, что любит меня.

Я вздрогнул от этого признания, и глаза доктора Джун слегка расширились. Я дал ей немного пищи для размышлений, всего лишь ложку из блюда под названием «душа», и у нее потекли слюнки.

— Но ты не любишь ее? — произнесла она, пытаясь не подавиться собственной слюной.

— Я никого не люблю, — незамедлительно ответил я.

Разве я уже не говорил об этом? Я сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться. Меня радовало, и в тоже время беспокоило, что Джорджия была настолько упорной. И меня беспокоило, что мне это было приятно. Меня беспокоило, что мой пульс ускорялся, а ладони становились влажными. Меня беспокоило, что при упоминании ее имени, перед глазами тут же мелькало целое буйство красок, напоминающее о калейдоскопе поцелуев с Джорджией, навсегда оставшихся в моей памяти.

— Понимаю. И почему? — спросила доктор Джун.

— Просто не люблю и все. Думаю, я не в своем уме.

Чокнутый.

Она кивнула, почти соглашаясь со мной.

— Как думаешь, смог бы ты полюбить кого-нибудь однажды?

— Я этого не планирую.

Она снова кивнула и настойчиво продолжила еще какое-то время, но, в конце концов, ее время вышло. Она получила только одну ту ложку, и это меня радует.

— На сегодня достаточно, — произнесла она, быстро поднимаясь с папкой в руках.

Она вытащила конверт из файла и аккуратно положила его на стол передо мной.