Чтобы сказать ему - Марта Кетро (2019)

Дора молчала, не понимая, что ответить. Она не застала культ молодости, который постепенно сошёл на нет в те времена, когда ей не было и двадцати, а потом случился Потоп, и у людей начались проблемы посерьёзнее, чем естественное увядание. А Ленка не только сохранила прежние взгляды, но и щедро делилась своей фобией – Дора внезапно почувствовала быстротечность времени собственной кожей, будто её всю жизнь разъедали микроскопические капельки кислоты, каждую секунду нанося крошечный, но невосполнимый урон, а теперь она наконец-то заметила. Оглядела себя непредвзято и увидела, что исчезла лёгкость движений, отяжелела походка, испортилась осанка, пропали упругость и гладкость. Правда, недавно к ней вернулись месячные, но слабые и недолгие, даже в пути не причинявшие особых неудобств, поэтому она всё равно считала, что детородный возраст позади, а с ним вместе ушли и остатки молодости. До встречи с Ленкой она принимала это как данность, но теперь нахлынула горечь потери.

«Господи, – подумала Дора, – мы все в аду, только счастье наше и уверенность зависят от того, осознаём мы это или нет». Ленка помнила про ад ежеминутно и не уставала гореть изнутри и плавиться под невидимым, но едким кислотным дождём. Дора почувствовала, как сострадание сжимает ей горло. «Себя пожалей, дура», – заметил насмешливый голос у неё в голове. Но Дора понимала, что переживание своей смертности и старения шутка очень личная. Одни способны заглянуть на самое его дно и сказать – что ж, дело естественное. А другие тонут и захлёбываются в этом омуте очень долго, иногда с самой юности, как только впервые заметят быстротечность жизни.

А Ленка тем временем продолжала:

– Так я несколько лет и просидела в ужасе, пока не взглянула однажды в зеркало и не увидела, что всё кончилось. Я постарела. Никого уже не обманешь, а главное, себе не наврёшь. А тут и климакс подоспел, дальше полегчало, – но глубокая тоска в её голосе о лёгкости не свидетельствовала. Скорее, прошла самая сильная боль и Ленка погрузилась в отчаяние, перестав реагировать так остро.

– А друзья, просто знакомые мужчины, неужели никто не пытался тебя вытащить? Они же не могли враз исчезнуть после двадцати лишних фунтов?

– После сорока. Никто не исчезал, я сама пряталась, говорю же, детка. Не хотела никому показываться, пусть помнят меня прежней. А новых тем более не хотела. Знаешь, подвалит кто-нибудь, я смотрю на него… И не понимаю, что с ним делать, зачем он? Раньше понятно было, соблазнить-окрутить, не обязательно в постель тащить, а так, для радости. А тут гляжу и думаю – вот куда тебя такого? Не надо. Не надо. Гнала всех и сидела одна сычом. А после они и сами перестали лезть. – Ленка помолчала. – А больше всего, знаешь, по дочке скучала.

– Она… с ней что-то случилось? – Дора не посмела сказать «погибла».

– Да ничего такого. Просто выросла.

Ленка родила Марину в двадцать пять, почти случайно, и в процессе беременности даже думала, не отказаться ли от ребёнка. Она считалась моделью средней руки, приблизительно четвёртого эшелона: редко попадала на подиумы и в глянцевые журналы, не получала больших контрактов, но была востребована в качестве эскорта и хостес. Зато её доходы позволяли не спать с клиентами, если ей того не хотелось, – только с фотографами, продюсерами и прочими полезными мужчинами. Один из таких поленился предохраняться и стал отцом Марины, и Ленка отчасти поэтому сохранила беременность. Мало ли, вдруг он окажется чадолюбивым и при виде младенца решит устроить карьеру его матери? Или испугается скандала и заплатит алименты. Двадцать пять – такой возраст, что если до сих пор взлёта не случилось, глупо рассчитывать на привычные способы достижения успеха.