Чтобы сказать ему - Марта Кетро (2019)

– Дальше было неинтересно, – закончил Джоки. – Трудно, грязно, больно, но ничего такого, что удивило бы меня больше, чем те последние разговоры с близкими. И я ещё долго продержался, другие дети гораздо раньше понимают, что никому нахрен не нужны со своими желаниями, мечтами и любовью. Я до пятнадцати жил дурак дураком, в полной уверенности, что важен кому-то как есть, а не в роли идеального сына, мужа, любовника. Всем плевать, какой ты, если не такой, как им надо. И тебя выкинут, когда не оправдаешь ожиданий. Спасибо, не перережут горло.

– Ну, Джоки, ну… – Дора замялась, ей стало трудно взять лёгкий тон и снова звать Джоки «душечкой». – Им тоже было больно тебя терять, просто упрямство взыграло, надеялись, переломить и заставить. Ты ведь наверняка помнишь много хорошего о детстве, о родителях? Было же что-то, чем ты дорожил?

Джоки рассмеялся.

– Да уж конечно, у меня было нормальное детство и нормальные секреты. Знаешь, я очень долго таскал с собой игрушку, которую прихватил из дома, когда уходил. Она валялась в шкафу, я, разумеется, не брал её с собой в школу, а тут кинул почему-то в сумку и носил потом много лет, пока не потерял. Такую плюшевую, с молнией на пузе, я там хранил то, что хотел спрятать. Когда отец давал деньги, или как-то лак для ногтей спёр у двоюродной сестры, представляешь? Отец бы мне все пальцы по одному вырвал, вздумай я накрасить ногти, но я всё равно стащил и спрятал зачем-то. Думал, когда-нибудь стану плясать, как в клипе у Элтона, который Ла Шапель снял, помнишь?

– Где парень танцевал с фиолетовым медведем?

– Точно! И ногти накрашу. А моим родителям плевать было на танцы, как тот же Ла Шапель говорил: «Им не нравится собственное тело, потому что тела у них нет. Физическая ипостась их не интересует. Они не пьют, не курят, едят гамбургеры, не употребляют наркотики, не танцуют и не трахаются». Про это я ещё ничего не знал, но уже понимал, что сам из другого теста. – Джоки помолчал. – Иногда удирал подальше и смотрел, как сияет на солнце лак этот дурацкий, как в голубом стеклянном шарике весь мир делается голубой, а в зелёном – зелёный. Я думал, у меня глаза, как эти шарики, видят всё иначе. А потом шёл домой и убирал всё обратно в…

– В зайца? У тебя был плюшевый заяц на молнии?

– А у тебя тоже? Не, у меня панда была. Убирал и думал, что время наступит и я смогу не прятать.

– Так и вышло, Джоки, так и вышло.

– Да, только всё остальное сгинуло, всё остальное я потерял ради этого.

Утром она нежно расцеловала Анабель и Лючию, уронила слезу на запудренную щёку Джоки и всё-таки ушла.

На прощание Лючия подарила ей платье, а Джоки самодельный крем для рук. Анабель сделала иной подарок. Подошла, заглянула в глаза, и Дора увидела, как на нежном гладком лице проступают нерешительность, страх и слабость. «Хорошенькое, в общем, лицо, – отстранённо подумала Дора, – только трусливое. Я ведь всегда боялась, но не событий и даже не людей, а переживаний. Казалось, если не принимать всё к сердцу, беды пройдут надо мной, как проходят штормы над старинной мраморной статуей, лежащей на дне моря. И любить меня больше будут такую, прохладную и спокойную. А если допустить чувства до сердца, они разорвут меня на куски, изуродуют и сделают никому не нужной. Поэтому чувствовать не нужно, помнить нельзя, от эмоций лучше сбежать».

Но Анабель-Дора не оставила её на дне, она будто обняла и повлекла куда-то, где солнце, где жизнь, где захлёстывает то любовь, то страдание, то счастье, то брызги тёплой солёной воды. И Дора почувствовала, что не только не умирает, но и живёт сильнее, чем когда-либо.

После этого девочки уехали, а Дора пошла дальше, на юг. По дороге она тихо улыбалась, представляя, как Джоки сегодня соберётся спать и найдёт у себя на подушке два стеклянных шарика – голубой и зеленый.

8