Надоевшая - Сашетта Котляр

Все, что я там увидела — холодную насмешку. Надо мной, моими чувствами, над моим «праведным гневом» и над тем, что для понимания очевидных вещей, мне понадобилось подслушивать. У него всегда были до невозможности выразительные глаза, и этот раз не стал исключением. По щекам снова потоком побежали слезы, выдавая меня с головой.

— Быстро же твой запал иссяк, Каштанка. Эту кличку, кстати, придумал не Стас, а я. Поздравляю со снятием розовых очков, можешь проваливать и считать, что нас более ничего не связывает. Никогда не связывало, если быть точным. Ты кстати поспрашивай народ, об этом все знали. Ну, кроме тебя. Ты была забавной зверушкой, но теперь мне стало скучно.

Ему даже… Не стыдно, не жаль? Ему вообще плевать, выходит? Как вообще можно быть настолько лицемерным, подлым… Слов нет! Весь его вид буквально кричал о том же, что и те слова, что он говорил мне, и вдруг стало холодно. Если раньше мне было больно и обидно, то теперь стало холодно и одиноко. У меня ведь и не было никого никогда. Одна фальшь. Один лед в, казалось бы, родных глазах, и насмешка, которую выражает все его существо. Злость отступила на миг, окатив меня этим холодом одиночества, а потом накатила какая-то странная вторая волна, и я потеряла над собой контроль.

Я кричала на него. Я не помню слов, но я кричала о том, что он предатель и подонок, о том, что ничего более подлого, чем поступать так с человеком, у которого нет кроме тебя никаких близких людей, о том, что я ненавижу его, и всю его поганую семейку. А еще я помню, что Мезенцев отошел в сторонку, и стоял в коридоре, смотрел, чтобы никто не зашел.

Помню, как Максим слушал все это с холодным равнодушием, даже не пытаясь меня остановить. Помню, как из глаз летели брызги слез, а горло болело от рыданий. Помню, как я задыхалась от ненависти и в какой-то момент решила, что мне нечего терять. И тема моих обвинений сменилась наконец тем, что я не оставлю этого так, и что вся эта долбаная школа узнает о том, чем он занимается. А особенно его отец.

А то, что было после, я помню так, словно оно все еще со мной происходит. Максим переменился в лице, сначала побледнев, а затем процедив Мезенцеву:

— Запри дверь, и держи эту дуру.

Мезенцев, словно послушная собачка, быстро захлопнул дверь кабинета и тут же запер ее, так быстро, что я даже пару шагов с места не успела сделать. Затем он скрутил мне руки за спиной, и оказалось, что я смотрю прямо в глаза Максиму, и при этом не могу вырваться из стальной хватки Стаса.

— Ну, давай, выкладывай, что ты там обо мне якобы знаешь, Каштанка, — процедил парень злобно, дергая меня за волосы. В груди кольнуло, слезы снова хлынули потоком из глаз, за что я получила от него размашистую пощечину. Не знаю, что на меня нашло, но я собралась, и тихо, но четко прошипела в ответ:

— Пошел на хуй. Я тебе больше ничего не должна.

— С чего бы это? Ты, как минимум, должна мне за ремонт. Хочешь, можешь даже прямо здесь отработать. Тебе вчера вроде как понравилось.

К лицу хлынула краска, а на меня накатила волна отвращения к самой себе. Думаю, это чувство теперь будет моим вечным спутником.

— Я ничего тебе не скажу. Только прокурору в суде, — это уже был откровенный блеф, но хотелось хоть как-то его задеть.

Его это только рассмешило. Он сложился пополам от злого, раздраженного смеха, после чего снова влепил мне пощечину, на сей раз более сильную, такую, что щека и зубы начали болеть. Я смотрела на него стеклянным взглядом, с упорством, достойным лучшего применения сжимая зубы. Мезенцев держал крепко, так что я не пыталась вырваться. Просто вдруг поняла, что ничего ему не сказать — дело чести. Не сломаюсь и все тут. Пусть гадает, что я знаю, и чем это для него обернется.