Вторая смена - Лариса Романовская (2014)

Если я правильно понимаю, в ладони у Старого зажат ренет Симиренко.

– Вы как, вообще, в квартиру попали? Кто тут еще есть? – Я несусь по коридору, а вслед мне несется добродушное:

– Аня открыла. Она хороших людей через дверь давно чует. За ней сейчас приглядят, спокойно, мамаша!

Анька продолжает чаевничать в компании начитанного заводчика. При моем появлении Дима пробует сунуть в карман фляжку в старомодной кожаной оплетке. Хоть бы ребенка постеснялся!

– Не мешай, мы разговариваем. – Анька поправляет парик (уже зеленый в алые искорки) и снова смотрит гостю в рот: – Дядь Дим, а что там дальше-то было?

13–14 апреля 2009 года

Он ей говорит: «Сейчас! Подтяну струну…»

Берет табуретку, присаживаясь к окну.

В четырнадцать голос вырос быстрей него.

Звучит чуть комично, а в общем-то ничего.

Она не моргает, молча просит: «Еще!»

И слушает, ткнувшись носом в его плечо.

Он пьяно вздыхает: «Дал же Господь страну,

В которой все дураки – один к одному!

Уехать бы к чертовой бабке и хрен бы с ним!

В Торонто, Берлин или в этот… в Иерусалим.

Там небо другое, жизнь странная, но своя!»

Она удивляется молча: «А как же я?»

Он входит тихонько – чтоб счастье не расплескать.

Как в обморок падает – к ней, на ее кровать.

Она уже знает, что скажет он, – ну и пусть!

«Ты знаешь, смешная, а, кажется, я женюсь!»

Она не смешная, ей хочется умереть.

Но прямо сейчас неловко – он начал петь.

Он снова вернулся: «Черт бы побрал жену!

А также, наверно, гитару, судьбу, страну!

Начальницу-падлу! Невыплаченный кредит.

И строчку, которая крутится и болит…»

Потом прерывается, тянет к себе тетрадь

И пишет. Она уснула, чтоб не мешать.

Она постарела, хоть время ее щадит.

Но ждет и встречает. А он пришел не один:

«Скажи, на тебя похожа? Да не молчи!»

Разбуженный сверток шевелится и пищит,

Глядит на нее с опаской, не сводит глаз.

И кошка мурчит устало: «Все! Дождалась».

17.03.12

«Газель» с полудня стояла у подъезда, на самом солнцепеке. В салоне было душно, как в самолете, который давно вырулил на полосу, но все не взлетает. Выходя перекурить, Ростя отпускал одну и ту же немудреную шутку насчет того, что обратно он нагрянет внезапно, как муж из командировки. Девушки хмыкали – совершенно синхронно. Ростя предлагал принести холодной минералки. В ответ обязательно следовал отказ, но через полчаса история повторялась. Ростик строил плаксиво-клоунскую рожу и говорил с притворным отчаянием в голосе:

– Не хотят. Не уважают, так сказать.

Фонька не менее трагедийно закатывал глаза, а потом со старушечьими интонациями выдавал катехизисное:

– Ничего, милок, стерпится – слюбится. Еще успеешь нагуляться. Какие твои годы.

Они курили, стараясь не сильно глазеть по сторонам, – у обоих руки чесались вмешаться в мелкую бытовуху, творящуюся сейчас на разных этажах дома. Официального запрета на такое не было, но Дуську и Аню чужое ведьмовство могло насторожить. Старались снаружи долго не задерживаться, затаптывали бычки и ныряли обратно в прогретый салон, где до сих пор пахло ко́товой шерстью, а на резиновом коврике темнело пятно от мороженой рыбы, которой Димка кормил своего зверя.

Ростя, катапультируясь обратно на сиденье, заряжал очередной анекдот – бессмысленный и беспощадный. Впрочем, сегодня неменьшим успехом пользовался бы квартальный отчет по благодеяниям. Все роли распределены, все инструкции получены. Оставалось ждать и гадать, кто сейчас нарисуется на выходе из подъезда: Димка с животным или Зайцев с этими аргументами, охотиться за которыми сперва было весело, потом муторно, а теперь неловко.

– Ведун крылаточке и говорит: «А ты не спеши, милая. Вернешься, мы тобой и занюхаем!»

– Пфы!