Вторая смена - Лариса Романовская (2014)

Этаж у этого «там», между прочим, шестой. Фигассе сила у девочки проклюнулась. Не иначе на нервяке: во время плотского созревания наши дети особенно сильно мир чуют. Он им жмет, режет и раздражает до ужаса. Очень хочется все исправить, потому что иначе нельзя. У сирот такие штуки раньше проявляются, я точно знаю.

– Ага, молоток! А что они делают?

– А что такое «молоток»?

– Ну, «молодец» это значит, «умничка»… Так что?

– Бабушка старшего мальчика просит из-за компьютера выйти, а он не хочет. Сейчас они поссорятся…

– Не поссорятся. Есть такая былинка, называется «забей-трава», она людям жизнь расслабляет, если та очень напряженная. Вот я этому маль…

– Женька, я раньше хотела, чтобы у меня мама молодая была и красивая, а то она все время в платке ходила и в юбке как в мешке…

– Ага, – осторожно откликаюсь я, подбрасывая в воздух маленькое зернышко забей-травы. Сейчас его ветром в нужную форточку закинет, и в доме сразу станет мирно…

– …такая стала. Это потому, что я ведьма и могу все, что хочу, делать? И оно поэтому сбылось?

– Нет, конечно… – Я провожаю взглядом зерно, не могу отвлечься. – Анечка, ты ни в чем не виновата, запомни это, пожалуйста.

– Ты мне уже говорила, я знаю. – Анька раздраженно поводит плечом.

Многие этой фразы, между прочим, всю жизнь ждут и не дожидаются. Иногда мне кажется, что Анюта только притворяется маленькой, а на самом деле она старше меня лет на двести. Потому как на горе реагирует, словно очень старый и очень опытный человек, твердо знающий, что все пройдет, но не до конца, что-нибудь взамен всегда обязательно появится, будет за что надежде зацепиться…

– Смотри, а у них сейчас котик чашку со стола хвостом смахнул. Давай мы им ее склеим?

– Это сильное вмешательство, его для ерунды не надо использовать. Если со стеклом хочешь чудо, можем на первом этаже окно подштопать, там трещина.

– Ну давай, – больничным голосом отвечает мне Анька. Я реагирую как служебная собака на краткий посвист. Правда, ни одна даже самая умная и верная собака не умеет выполнять команду: «Мне плохо. Сделай так, чтобы было как раньше!»

– Ты же можешь, чтобы как раньше? Пусть обратно старая, только чтобы моя, по-настоящему! А если ты не можешь, ты отведи меня к тому, кто может!

Последнее слово Анька не говорит, а почти вытаскивает из себя – как шатающийся зуб из распухшей десны. Только, если дернуть зуб, то потом будет кровь. А Аньку просто начинает рвать. Себе и мне на руки. Оказывается, мы давно стоим в обнимку.

В моей сумочке можно найти живую мышь. (Дохлую, наверное, тоже, но я не проверяла.) Перчатки резиновые там валяются. Забей-трава в маленьком пузырьке. Дурацкие духи с лимонно-мятным запахом. Три засохшие карамельки, маникюрные ножницы, пробка от шампанского, две оборотных неразменных пятирублевки. Ключи от квартиры, зерна заводных апельсинок, счет за телефон. И ни одной салфетки! Ни влажной, ни сухой, ни случайно уведенной со столика в кафе… И чего-нибудь попить тоже, кстати, нет. А у меня тут Анька… грязная, зареванная и даже, кажется, с температурой.

Я сдираю с себя замызганную куртку, накидываю на Анюту – прямо поверх рюкзака. Я глажу Аньку по замурзанным волосам: хитрая резьба обручального кольца застревает в выбившихся прядках. Другой рукой, относительно свободной, я нажимаю кнопки мобильника. По пути мне попадаются непрочитанные смс-ки: от Ленки, от Фоньки и из магазина необычных подарков. Ленка обещает новости, Фоня просит перезвонить, а магазин предлагает моему вниманию широкий ассортимент изящных сюрпризов по приятной цене. Или приятных по изящной?

– Скоро поедем, Ань. Скоро… Погоди немножко еще…

Анька о чем-то неслышно просит.

– Что? Ты хочешь пить?

– Петь. Женька, ты мне можешь спеть? Колыбельную?

– Наверное, – притормаживаю я. Честно говоря, такой просьбы я никак не ожидала. У меня и репертуар не сильно детский, и пою я редко.