Пока я здесь - Лариса Романовская (2022)

В парке уже темно гулять без собаки. В магазине ярко и пахнет… хуже, чем освежителем воздуха. На остановке курят. Домой ещё рано. В театралке… Я не знаю их расписание! Но я могу просто подойти к школе и… Вообще-то не могу, там люди и расспросы. Поэтому я стою у светофора на перекрёстке, просто так. Жду зелёного, а когда он загорается, поворачиваюсь к другому светофору и жду зелёного уже там.

На том светофоре к столбу примотан похоронный венок. Черные ленты и розовые пластиковые цветы. В память об аварии, про которую я знала заранее. Я маму спасла, а больше никого, мне ведь их не показали… Но, если бы я знала, кто эти люди, я бы попробовала их предупредить. Не знаю – как именно. Но я бы обязательно. А иначе зачем это всё? Зачем у меня в голове чужие мысли и картинки чужих жизней?

Ближе к проезжей части стоять нельзя – там лужа, брызги фонтаном. Поэтому я стою в толпе. Это не такая толпа, как у нас в Захолустье, здесь люди вообще неприятнее. И чаще задевают друг друга, нарушают личное пространство. Меня только что пихнули зеркальным рюкзачком, светоотражающим… и не извинились, а… Обнимают!

– Вика! Ой, привет!

Стою, молчу, смотрю. Вспоминаю.

Это Ольга из школьного театра, с которой мы вместе фанатели из-за артиста… Из-за моего актёра! Я Ольгину фамилию не помню, типа Мартышкина, но не совсем точно. Моркошкина? Мормышкина? Какая разница! Я помню, что её младшая сестра нас перед спектаклем причёсывала!

Ольга на год старше меня, она в одиннадцатом сейчас. Интересно, она до сих пор ходит в театралку?

– Вика, ты так поменялась!

– Наверное.

Я уже не помню, какой я была раньше, до аварии. Мне кажется, это вообще была не я. Я сейчас куда больше Дым, чем Вика. И я знаю, какая Дым. Весёлая, смелая, лёгкая. У неё ничего не болит, и она помнит все слова. Здоровая и очень умная. Везучая. Счастливая. И немного влюблена. В этот мир, во всё Захолустье. И в Юру?

Ну, как в часть Захолустья – обязательно. Нет, другое слово. Полностью? Всегда? Да что ж за слово такое? Так сильно? Я с ума сойду. Слово чешется. Сильно. Как грудь на уроке. Даже ещё сильнее. У меня так в седьмом классе грудь чесалась, потому что росла. А сейчас что растёт? Маразм? Точно, он самый. И точно, я влюблена в Юру как в часть этого мира! Точно! И слово нашлось. Морошкина! Это правда как почесать, наконец, всё, что хочешь. Счастье.

И мне сразу хочется сказать Ольге что-то приятное!

– Беременности нет.

– Чего?

– Ты не беременна. Ну, я так вижу.

– Я художник, я так вижу, угу.

Она шутит, но не улыбается. Лицо меняет цвет. Я такое видела у мамы несколько раз – когда я не очень понимала, кто я и где нахожусь.

Ольга молчит. Мы никогда не были так близки, чтобы обсуждать… что-то личное. Тем более – такое.

Она повторяет.

– Вика, ты так поменялась!

– С кем?

– А?

– Это я шучу так. Не заморачивайся. У…

Я забыла слово! Чёрт!

У таких тоже есть чувство юмора. У таких как я. Треснутых. Нет. Стукнутых…

Забыла, забыла, забыла. Лучше молчать.

Ольга уходит, светит рюкзачком со спины. И я звоню маме. Срочно.

– Мама! Мам, как называются те, кто всё понимает, но ведет себя как тупой… Все думают, что он дурак.

– Блаженные. Юродивые. Ты в порядке? Ты где?

И я сразу вспоминаю. Чокнутые!

Блаженные лучше.

– Я на перекрестке у парка. Всё отлично.

– Ты в шапке, в перчатках? О господи… Алло?