Когда порвется нить - Никки Эрлик (2022)

Детство Хави прошло под знаком религии. Он понимал, почему сейчас люди идут в церковь, обращаются к священникам за помощью. Для многих нити были либо доказательством предопределенности, либо еще одним напоминанием о воле случая в жизни, о неравенстве удачи. Но, конечно, хаос не казался таким хаотичным, если вы верили, что это часть Божьего плана.

И все же Хави не был убежден, что существует какой-то план, и хотел верить, что люди обладают большей властью, чем просто машины на трассе, собранные Богом. Но он не мог отрицать утешения, которое приходило с верой, тайного облегчения в кабинке исповедальни, отпущения грехов священником. Сейчас Хави размышлял, стоит ли ему признаться в подмене, в той лжи, которую он разделил с Джеком. Возможно, это облегчило бы его совесть. Но, по правде говоря, Хави гораздо больше беспокоился о возможном наказании на земле, чем о последствиях на небесах. Военная дисциплина была слишком строгой, а стандарты, как известно, не отличались щепетильностью. Хави до сих пор помнил, как на третий месяц обучения в академии семеро курсантов были отчислены за списывание, и сам видел, как парень в соседней комнате общежития стыдливо собирал свои вещи.

Хавьер вздохнул и медленно встал, осматривая деревянную дверь в часовню. Его ноги все еще дрожали от бега по мощеным улицам. Как бы он ни тренировался, какими бы крепкими ни были его мышцы, его силы не были бесконечны.

«Бог никогда не дает нам больше, чем мы можем вынести», – часто повторяла мама Хави.

Вот что бы она сказала сейчас, если бы Хави рассказал родителям правду о своей нити? Что Хави достаточно силен, чтобы справиться с этим? Что они все справятся?

Хави вдруг почувствовал, что ему необходимо протянуть руку и потянуть за дверь, и с удивлением обнаружил, что она не заперта. Он вошел в часовню, когда последние лучи солнечного света пробивались сквозь высокие синие и малиново-красные стекла витражей над алтарем. Ему не хотелось заходить далеко внутрь, и он задержался в задней части, возле стеллажа со свечами, размышляя, имеет ли право находиться здесь, учитывая его нынешние чувства.

Он злился на Бога. Конечно, злился. Разве не Бог дал ему его короткую нить?

Одинокая монахиня появилась за спиной Хавьера, кивнула ему и натянуто улыбнулась, проходя мимо, а потом села на стул в ряду неподалеку. Полоски морщин на загорелой коже, «гусиные лапки» у глаз, очки, сползшие на нос, – почти все в этой женщине напомнило Хави его бабушку, которая жила с семьей Хавьера, когда он был совсем маленьким, но из-за раннего ухода из жизни Хави запомнил ее только по фотографии, стоявшей на тумбочке его матери.

«Это твоя бабушка», – говорила его мать, держа фотографию перед ним, отчаянно желая, чтобы ее сын вспомнил то, что происходило, когда он был еще слишком мал, чтобы запоминать.

«Она жила здесь, с нами, но теперь она на небесах, с Богом, – объясняла мама Хави. – А это значит, что когда-нибудь мы увидим ее снова».

Хави прислонился к стене спиной, глаза защипало.

Он знал, что у других религий есть свои теории о загробной жизни; вера в перерождение, в кармическое воздаяние и второй шанс казалась ему особенно привлекательной альтернативой, но Хави всегда находил рай, как и акт исповеди, удивительным утешением. Умирать, конечно, по-прежнему было страшно, но гораздо менее страшно с верой в то, что есть что-то за пределами этого мира. Конец его жизни не должен был быть концом, если он был началом чего-то другого, чего-то вечного. Его отец, мать и бабушка в это верили. Возможно, когда Хави ушел из дома, перестал ходить на мессу, когда его вместо этого окружили солдаты, он забыл, что тоже верил.