Полиция памяти - Ёко Огава (1994)

Что на это ответить, я понятия не имела.

— Так почему ты не убежала? Она могла бы помочь тебе так, что сейчас ты была бы уже свободна… — Его пальцы коснулись моего подбородка. — Но ты этого не сделала. И осталась здесь. Почему?

Он требовал от меня ответа. Хотя и понимал, что в таком состоянии я отвечать не способна. Так чего же он добивался? Я стояла перед ним, застывшая, как гипсовая статуя.

— Так вот, чтоб ты знала, — оборвал он наконец поток бессмысленных вопросов. — Она — новенькая. На самом начальном курсе. У нее нет никаких навыков вообще. Без ошибок не напечатает ни предложения. Клацает по клавишам как курица лапой… Но сегодня утром она подошла ко мне и спросила про вершину башни. Сказала, что в детстве дружила с человеком, который смотрел за часами. И что она хочет снова забраться туда. Такая, мол, у нее ностальгия… Я, конечно, отказывать ей не стал. Сказал, что смотрителя часов там давно уже нет, а комната используется как склад. Но она все равно захотела сюда забраться.

«Почему же ты не остановил ее? Что было бы, найди она меня здесь?» — спросила я его одними глазами.

— Видишь ли… Я был уверен в тебе. Я знал, что ты уже не способна вернуться во внешний мир. И потому совсем не важно, кто стучится к тебе снаружи. Хочешь ты или нет — эта комната тебя уже поглотила.

«Поглотила»? Это слово то и дело порхало между нами и прежде. Взяв у него одежду, я начала переодеваться. На этот раз наряд оказался несложным, и переоделась я быстро. Чуть добавила объема на бедрах, а дальше материал уже сам лег по фигуре как надо.

— Она что-нибудь говорила тебе из-за двери? — спросил он. Я покачала головой. — Очень жаль. Я хотел, чтобы ты услышала ее голос. Очень… чарующий. Не «милый» или «приятный», тут нечто совсем другое. Оставляет очень сильное впечатление. Такой голос рождается из глубокого резонанса носовых пазух в сочетании с увлажненностью языка, а дополняется еще и пунктирным тремоло губ, достаточно милым, чтобы расплавить барабанные перепонки.

Он оглянулся на горы пишущих машинок за спиной. Сквозняк из щели за циферблатом легонько раскачивал одинокую лампу под потолком.

— Ее успехи на печатном поприще, скажем так, совсем скромные. А может, и еще хуже… Все время путает W и O, не говоря уже о B и V… И постоянно сутулится. А пальцы держит раскорякой, сколько ни выправляй. До сих пор не запомнила, как менять печатную ленту. Но иногда, когда открывает рот… вокруг нее сразу же образуется некое сияние. И в целом, я бы сказал, ее голос похож на отдельное живое существо.

Закончив свою речь, он поднял меня на руки и отнес в кровать.

«Что ты собираешься делать с ней? И зачем рассказываешь все это мне?»

Я пыталась вырваться из его объятий, но безумные одеяния мешали мне. Он пригвоздил мои лодыжки одной рукой и прижал к постели.

— Ей нужно больше тренироваться, — проговорил он бесстрастно. — Развивать скорость, точность и многовариантность печатных задач. Тогда-то я постепенно и смогу запечатлеть ее голос. До тех самых пор, пока она не потеряет его и ее клавиши наконец не замрут спокойно.

* * *

С тех пор он навещает меня все реже, и я надолго остаюсь одна. Он уже почти не дарит мне безумных платьев, и даже еда его стала совсем невкусной. Раз в день, а то и реже он приносит мне какие-то вареные овощи с хлебом, оставляет у двери и сразу уходит. Не глядя на меня и не отпирая двери чаще, чем необходимо для моего кормления, он не оставляет после себя ничего, кроме эха от звякающих тарелок.

Мои глаза и уши истощаются день ото дня. А тело, отделенное от сердца, все чаще просто валяется на полу в тусклых тенях от гигантского часового механизма. Раньше, когда он заботился обо мне, мое тело хранило и ласку, и живость, и доброту, но теперь оно превратилось в бесформенный кусок глины. Неужели вот это — мои настоящие ноги? Настоящие руки? Настоящая грудь? Я уже ничего не знала наверняка. Пока его руки их не коснутся, они не вернутся к жизни.