Полиция памяти - Ёко Огава (1994)

У всех, кто жил на острове, были свои предчувствия насчет того, что нас всех ожидает в итоге. Но никто не говорил об этом вслух. Не из страха перед Тайной полицией. И даже не от боязни того, что дурное сбудется, если много о нем болтать. Просто все уже поняли саму природу исчезновений и знали, как с ними лучшего всего обращаться.

Один только R делал все, что мог, чтобы удержать меня здесь. И даже зная, что попытки его обречены, я старалась не обсуждать это с ним, чтобы не расстраивать. Он все так же старательно разминал мои исчезнувшие части тела и вызывал воспоминания из изделий в своем убежище. Не покладая рук он бросал камешек за камешком в омут моего сердца, но камешки эти никогда не достигали дна, а лишь танцевали в бесконечном падении.

— Здорово же ты потрудилась! — резюмировал он, бережно собирая в стопку только что прочитанные страницы. — И как же я рад снова держать в руках твою свежую рукопись… Как будто вернулся в старые добрые времена, когда нас с тобой еще связывали истории!

— Но мне, похоже, так и не удалось остановить истощение сердца. Я смогла закончить историю, но все равно продолжаю терять себя…

Я прижалась щекой к его груди. Разных частей меня исчезло уже так много, что держать голову ровно не получалось.

— Отдохни хорошенько. Поспишь со мной здесь — будешь бодрее завтра…

— А когда я исчезну вся, останется ли моя история?

— Ну разумеется! Каждое словечко, что ты написала, сохраняется в моем сердце. А мое сердце не умеет забывать! Так что даже не сомневайся.

— Ну и хорошо. Здорово, если после меня на острове хоть что-нибудь да останется!

— Выспись как следует, — говорит он.

— Ладно, — говорю я. И засыпаю почти мгновенно.

* * *

Когда исчезла наша левая нога, мы все как один теряли равновесие и не знали, как справиться с собственным телом. Но теперь, когда наши тела должны были исчезнуть уже целиком, людям и в голову не приходило как-то сильно расстраиваться. Чем меньше у тела частей, тем оно цельнее и собраннее, да и лучше вписывается в географию нашего острова, испещренного дырами да пустотами вдоль и поперек. И в этих пустотах наши тела танцевали легко, как клубочки сухой травы, перекатываемые ветром по старому лугу.

Дон больше не мог прыгать и сбивать с веток снег, но находил другие развлечения для оставшихся у него передней левой лапы, челюстей, уха и хвоста. Укладываясь спать, он сворачивался клубочком и по привычке еще пытался положить голову на задние лапы. Заметив, что там ничего нет, он иногда удивлялся, но, как правило, тут же забывал об этом, подтягивал к себе одеяло и использовал его как подушку.

Постепенно по всему острову растекалась все более плотная тишина. Отчасти в этом был виноват роковой дисбаланс: старые вещи исчезают чаще и быстрее, а новшества создаются реже и медленнее. Никто уже не залатывал на дорогах ямы и дыры, оставшиеся после землетрясения. Рестораны, кинотеатры и городские парки пришли в запустение. Стало меньше поездов, а паром наконец-то полностью ушел под воду.

Из немногих удачных «новшеств» всем запомнились миниатюрные редьки и кресс-салаты, которые можно выращивать хоть на подоконнике, шерстяные свитера и пледы, вязанные старушками с бывшей ткацкой фабрики, а также запас топлива, привезенный в огромных грузовых цистернах непонятно откуда. Впрочем, главным «новшеством» оставался все-таки снег, который сыпал уже не переставая. Признаков того, что исчезнет снег, вроде пока не замечалось.

Иногда я думала: как же удачно, что старик скончался до того, как исчезло тело. Ведь теперь я хотя бы могу вспоминать, как он держал мою руку в своей…