Шаги отца, стук двери, рука на выключателе; надежда; волна облегчения, когда затихает инфразвук. Быстро воспользоваться последними мгновениями, посмотреть на третий снизу стих, потому что из сегодняшних пятнадцати он помнит его хуже всех, и вбить себе в голову – сейчас, когда все нервы в теле перестали дрожать под натиском резких, аритмичных пульсаций низкой частоты, дело идет гораздо лучше. К счастью, кое-что он выучил заранее в школе под партой: хоть там на перемене над тобой и летают банановые кожурки, но по сравнению с условиями, в которых он вынужден напрягать свою память дома, это божественная тишина. Но отец уже здесь и собирает бумаги. Снимает наушники с его ушей.

– Пришла твоя подруга Пинкертина, Лукас.

И снова надежда. Может, благодаря Пинкертинке ему не придется декламировать дурацкие ӧссенские рифмы за всю прошлую неделю. Или хотя бы в качестве задания нужно будет вместо стихов учить новые знаки, то есть сидеть за столом как нормальный человек, с развязанными руками. Знаки нельзя выучить, лишь глядя в бумаги. Их нужно переписывать. Снова и снова.

Но отец будто даже не собирается вытащить из морозилки пару кубиков льда, охладить дрӱэиновые ремни и освободить его руки. Или пустить его к Пинки. Или хотя бы дать ему попить. Лишь стоит и молча смотрит.

Наконец движение. Отец прижимает к его губам чашку ненавистного гӧмершаӱлового чая – либо пей то, что я даю, дорогой дружок, хоть это и отвратительное вонючее грибное пойло, либо помирай от жажды. Лукас знает это и молча пьет до дна. Он знает и что будет дальше, раз это именно гӧмершаӱл. Пока скользкий гриб тяжело разливается в его желудке, он изо всех сил душит в себе страх.

Почему он хотя бы не развязал ему одну руку?!

– Она пришла вернуть тебе какую-то книгу. Как неожиданно, правда?! Последний раз повторяю, Лукас: никогда не зови сюда своих друзей.

– Но зачем ты пустил ее?

– Раз уж она здесь, я хотя бы составлю представление, какие у тебя друзья. «Нельзя упускать возможность, что по воле порядка вещей сама себя являет» – как продолжается этот стих?

Лукас изо всех сил пытался вспомнить, но в голове было совершенно пусто. Его пугает мысль, что чай совсем скоро начнет действовать. Кроме того, ӧссенские псалмы все равно кажутся ему тупыми.

– Не знаешь? Мне это не нравится, Лукас. Может, твоей памяти подсобит, если я приведу сюда твою подругу?

Ледяной ужас, оглушающая тишина. «Боже, ты ведь не сделаешь этого, папа?!.» Но Лукасу хватает ума не говорить ничего подобного вслух. Просьбы и страх – самый простой способ вывести его из себя. Рё Аккӱтликс, если бы она правда зашла сюда… Он чувствует, как от одной мысли его щеки горят от унижения. Он бы наверняка не пережил, если бы именно Пинкертинка увидела его сейчас, в этой ужасной, неловкой ситуации… если бы его кто угодно увидел в этой ужасной, неловкой ситуации…

Отец не развяжет ему руки. Наоборот, он снова надевает на него наушники и кладет на стол перед ним новые листы.

– Не теряй времени. Ты все равно не выйдешь из этой комнаты, пока эта девушка здесь, так хоть выучишь еще одну страницу.

Отчаянная попытка избежать этого: легким тоном и, насколько возможно, с уважением, ведь Лукас хорошо знает, что просить не имеет смысла.

– Если мы отложим это, я готов пообещать, что не встречусь с Пинки. Я ужасно устал…

(Ошибка! О чем он говорит, неужели ума не хватает?! Усталость упоминать было нельзя.)

– Нет такой усталости, которую нельзя преодолеть, Лукас.

Гӧмершаӱл уже начинает действовать: Лукас чувствует, как сжимается горло, а когда вновь раздается звук, восприятие обостряется настолько, что у него выступают слезы на глазах. Как можно в этом цирке сосредоточиться хоть на чем-то?

Но он должен. Должен.