Я уезжаю! - Дана Шварц (2018)

– Конечно, не просила. Но я о тебе беспокоилась! – кричит она полушепотом, стараясь не разбудить Эвелин. Этот шепот-крик звучит еще страшнее.

Мама отчитывает меня за то, что я поздно вернулась с вечеринки – до какого фильма с канала «Лайфтайм» мы теперь докатились? По крайней мере, она вроде не замечает, что я пьяна.

– Ты пьяна? – продолжает она кричать шепотом.

Черт.

– Нет. Я выпила всего одну бутылку пива.

А потом еще одну бутылку, стопку и снова пиво. Мне бы не хотелось ссориться, когда ей скоро уезжать, так что в голове сам собой рождается отличный план:

– Слушай, мам. Завтра у нас нет занятий. Почему бы нам не провести этот день вместе? Только мы.

Какое-то время мама раздумывает, глубоко вздыхая и начиная ходить из стороны в сторону.

– Ладно, – наконец произносит она, и я вздыхаю с облегчением. Я даже и не подозревала, что задержала дыхание. – Только ты и я. А теперь нам пора спать.

* * *

Эвелин собрала нам корзину для пикника. Хотя земля еще влажная после вчерашнего дождя, сидеть на покрывале, по ее словам, будет не так уж плохо. И теперь мы с мамой, расположившись на вершине травянистого холма с видом на дом Эвелин, поедаем сэндвичи с маслом и ветчиной (на деле они оказываются не такими жирными) и картофельные чипсы ирландской марки «Тэйто». Я вдруг понимаю, что никогда не видела, чтобы мама ела чипсы.

– Для тебя это что-то новенькое, – замечаю я.

– О чем ты?

– Ты ешь чипсы! Ешь сэндвичи!

Моя мама из тех женщин, которые нарезают ломтиками огурец и красный сладкий перец, складывают их в лоток с органическим хумусом и берут с собой на работу. Такая уж у нее странная натура – все контролировать, включая рацион.

Сегодня в воздухе пахнет по-другому: чувствуется легкий аромат мульчи, но в основном океана. Мое настроение улучшается с каждым вздохом.

– Просто я смирилась с судьбой! – говорит она и откусывает от своего сэндвича приличный кусок. – Кстати, никогда не пробовала ветчину с маслом.

– На удивление вкусно, да? Помню, такие же маленькие сэндвичи были у… – Я осекаюсь, но поздно. Мама жестом просит договорить. – У папы на свадьбе. Прости, я не хотела…

– Нора, все нормально. Правда.

Я ей, конечно, не верю, но она хотя бы держит себя в руках. Собрав наши вещи, мы уже спускаемся обратно к коттеджу, когда мама вдруг останавливается и в молчании смотрит куда-то вперед. Я тут же вспоминаю времена после папиного ухода: я возвращалась из школы домой и обнаруживала ее сидящей на диване, тупо уставившейся перед собой в экран телевизора, где крутили какой-то рекламный ролик.

– Нора, – наконец выговаривает она.

Я чувствую, что сейчас что-то будет. Она снова заведет песню, как ей тяжело после папиного ухода и как будет еще тяжелее после моего отъезда в колледж. Я с трудом сглатываю и жду. Будто дар речи потеряла.

– Как ты смотришь на то, – она тщательно подбирает слова, ее профиль озаряет солнце, – чтобы я задержалась в Ирландии еще на какое-то время?

Я ничего не отвечаю и принимаюсь водить ладонью по ивовой ручке от корзины. Мама тут же добавляет:

– Просто мы с Эвелин хорошо ладим, и мне так приятно проводить время с тобой.

– А как же… то есть разве тебе не нужно обратно на работу?

Ее лицо мрачнеет – она явно недовольна моей реакцией.

– Я уже договорилась с ними. Все нормально.

– Ты… уже с ними договорилась.

Больше я ничего не говорю и иду к дому. Как она так может? Манипулировать людьми и ситуацией, чтобы все оборачивалось в ее пользу? Мое путешествие превратилось в ее отпуск самопомощи, послеразводную терапию, личное «Ешь, молись, люби».

И я смеюсь. Это все, на что я сейчас способна. Смеюсь горько, в голос, гогочу, как диснеевский злодей, и, швырнув на землю корзину, которая тут же катится по склону, словно глупый ребенок из детского стишка, разворачиваюсь.