Джульетта - Энн Фортье

— Я не испытала ничего! — Ярко-голубые глаза пронзили сердце художника. — Не надо меня жалеть, лучше будьте любезны проводить нас в дом моего дяди без дальнейших расспросов… — Она сдержала гнев и добавила уже другим тоном: — Пожалуйста.

Доставив без приключений монаха и девицу в палаццо Толомеи, маэстро Амброджио вернулся в мастерскую не просто бегом, а буквально галопом. Никогда еще он не испытывал такого душевного волнения. В нем бурлила любовь, клокотал ад, он был как одержимый, ибо вдохновение било колоссальными крылами в его голове и когтило ребра, как прутья клетки, ища выхода из своей темницы — смертного тела талантливого человека.

Растянувшись на полу, не устающий дивиться человечеству Данте следил прищуренным, налитым кровью глазом, как хозяин смешал краски и начал набрасывать черты Джульетты Толомеи на почти готовое — оставалось прописать только лицо — изображение Девы Марии. Не в силах сдерживать себя, он начал с глаз. В мастерской не было красителя столь чарующего цвета; более того, во всем городе не сыскался бы такой оттенок. Маэстро составил его в эту необыкновенную ночь, почти в лихорадке, пока образ юной красавицы еще не высох на стене его памяти.

Ободренный немедленным результатом, он, не колеблясь, принялся писать незабываемое юное лицо, обрамленное волнистыми огненными прядями. Его кисть двигалась нечеловечески быстро и точно; если бы молодая особа позировала ему сейчас, желая остаться в истории, художник не мог бы точнее запечатлеть ее образ.

— Да! — сорвалось с его уст, когда он страстно, почти жадно вызвал к жизни удивительное лицо. Картина была закончена; маэстро отступил на несколько шагов и наконец взял со стола бокал с вином, которое налил себе еще в другой жизни — пять часов назад.

Тут в дверь снова постучали.

— Ш-ш! — цыкнул маэстро на залаявшего пса. — Вечно ты каркаешь! Может, это еще один ангел! — Но, открыв дверь посмотреть, кого черт принес в неурочный час, маэстро понял, что Данте был прав, а он сам ошибался.

Снаружи, освещенный неверным светом факела на стене, стоял Ромео Марескотти с пьяной улыбкой от уха до уха на обманчиво красивом лице. Маэстро слишком хорошо знал молодого человека — не далее чем в прошлом месяце все мужчины семьи Марескотти позировали ему, один за другим, для набросков, кои потом надлежало объединить в огромную групповую фреску на стене палаццо Марескотти. Глава семьи, команданте Марескотти, настаивал на изображении своего клана от истоков до нынешнего года, со всеми легендарными (а также нафантазированными) предками в центре, чтобы все были при деле в знаменитой битве при Монтеаперти, а живые Марескотти пусть парят в небесах над полем битвы в одеждах и позах семи добродетелей. Немало позабавив присутствующих, Ромео оделся совершенно неподобающим для его персонажа образом. В результате маэстро Амброджио пришлось сочинять не только прошлое, но и настоящее, искусно наделив величественную фигуру, восседавшую на троне Целомудрия, чертами известного сиенского гуляки и волокиты.

Сейчас воплощенное целомудрие отпихнуло своего доброго создателя и ввалилось в мастерскую, где посередине по-прежнему стоял закрытый гроб. Молодому человеку явно не терпелось открыть его и еще раз взглянуть на тело, но это означало бы грубо сбросить палитру маэстро и несколько влажных кистей, лежавших на крышке.

— Картина уже закончена? — спросил он вместо этого. — Я хочу посмотреть.

Маэстро Амброджио тихо закрыл за ним дверь. Он видел, что имеет дело с очень молодым человеком, который так напился, что не в силах твердо держаться на ногах.

— Зачем вам изображение мертвой девицы, когда кругом полно живых?

— Это правда, — согласился Ромео, оглядывая комнату, пока не заметил новую работу. — Но это было бы слишком просто. — Подойдя к портрету, он уставился на него взглядом знатока — не искусств, но женщин — и через некоторое время кивнул: — Неплохо. Удивительные глаза вы ей сделали. Но откуда…