Бывшие в падении - Александра Гейл (2021)

Вот она – болезнь, родимая. У меня не было цели похудеть, равно как и причины и оправдания. Но пища вызывала острое отторжение на рефлекторном уровне. Анорексия не просто так называется нервной. Любой стресс, любой психический сдвиг поднимают из глубин отвращение к еде, страх перед ней. Иррациональный, но какой же сильный! Все мы, носители этой болезни, страдаем от неконтролируемого ужаса перед лицом лишнего веса. Потому что в какой-то момент в прошлом оказались недостаточно хороши для чего-то. И теперь голод укутывает нас в кокон самоотречения, как в броню, защищая самооценку от внешнего мира. Это жертва за право быть теми, кем мы себя хотим видеть. Моделями с осиной талией, подружками лучших мужчин, балеринами, равными эталонам поколений.

Разум повторяет, что отказ от еды никак не поможет мне стать лучшей танцовщицей или вернуть в свою жизнь Поля Кифера. Но с озверевшим голодом связаны самые яркие, самые потрясающие мои эмоции. Потому что только так я доходила до высот жертвенности ради мечты. Вот почему Нестеров настаивает на поиске постоянного партнера для жизни: мне нужно наладить иные пути достижения психологического комфорта.

– Нужно начинать беспокоиться? – спросил Бехчин, с одного взгляда оценив мое состояние.

– Рано. Если к вечеру не возьму себя в руки – позвоню психотерапевту. Скорее всего, он просто пропишет мне более сильные транквилизаторы на какое-то время. Пока я понимаю, что это не дело, все в пределах нормы.

И тем не менее, если к вечеру не сумею взять себя в руки, это точно будет считаться срывом.

И я разорюсь. Эх, дурой ведь была, когда отказывалась от подарков Кифера. Глядишь, подарил бы что-нибудь стоящее, что можно продать, дабы оплатить искалеченную им же психику!

Выбирая между ранним появлением в театре и знакомством с временным пристанищем, мы выбрали второе. Разместили мой массивный чемодан в пустующей комнате и только потом спокойненько поехали на репетицию. Вдвоем. Не парясь и не оглядываясь. Никто из нас не прячет штамп в паспорте и «ничего никому не должен».

К служебному входу мы подошли вместе, перекидываясь шутливыми репликами на какой-то странный полустуденческий манер. Мишка совершенно естественно распахнул передо мной дверь, я пошла… и затормозила, уткнувшись взглядом в спину Кифера. Он разговаривал с кем-то из персонала театра. Легкость с меня тотчас сдуло. Нет, не так. Меня будто ледяной водой окатило. Гулкая пустота, вытесненная приятной компанией, тотчас вернулась. Хотя он на меня даже не смотрел, скорее всего, и не заметил.

Впрочем, длилась моя минута позора недолго: забытый джентльмен в лице Бехчина сомкнул вокруг моего локтя стальную клешню и потянул вперед.

– Доброе утро, месье!

У Кифера всегда имелись проблемы с обращением. Полем его звать – как советовалось – было стремно, Кифером – невежливо, а каким-нибудь Полем Жилевичем – смешно. Кстати, отчество придуманное, ибо я так и не выяснила, кто он по батюшке. Поэтому изголялись мы кто во что горазд. «Месье» было распространенной версией, но у «Поля Жилевича» отчего-то вызывало нервный тик. Иными словами, Бехчин слегка самоубийца.

– Здрасьте, – буркнула я.

Даже мой опыт вранья двадцать четыре на семь не позволял характеризовать этот день добрым. Даже из чувства самосохранения.

– Я слышал, что нас с нового сезона наверняка откроют. В смысле, не только нас. Давно хотел попасть на Кремлевский балет – и никак. У тебя там нет знакомых, добыть по контрамарке? – не понижая голоса, продолжал трещать Бехчин как ни в чем не бывало.

– Ты сейчас издеваешься или как? – поинтересовалась я.

Уточнять, что все, знавшие меня прошлую, едва завидев Дияру Огневу, переходят на противоположную сторону улицы, я посчитала излишним. А танцовщица кордебалета из второсортной труппы Москвы имеет мало возможностей завести полезные знакомства.