17 потерянных - Нова Сума (2018)

Может, она сидит так неподвижно в надежде, что я обращу на нее внимание? Другие пациенты ведут себя громко и активно, вертятся и размахивают руками, и она, безусловно, выделяется на их фоне. А может, на то существует какая-то другая причина? Она, наверное, думает, что здесь за нами следят — то есть знает об этом наверняка, раз до сих пор восседает, подобно статуе.

Ее голос не смог достучаться до меня через отравленный лекарствами мозг, вот она и явилась сюда во плоти и крови. Это единственно возможный вариант.

— Фиона? — обращаюсь я к ней.

Она продолжает сидеть как сидела.

Я снова называю ее по имени, на этот раз громче.

— Фиона, я тебя вижу, о'кей?

Никакого результата. Она в состоянии кататонии, если только в нем можно находиться с открытыми глазами. Так вот и сидит, словно ее приклеили к виниловому стулу.

Я передвигаю стулья, чтобы оказаться прямо напротив нее. После чего подаюсь вперед и трясу ее коленку, но это все равно что делать искусственное дыхание учебному манекену. Она не реагирует.

— Ты можешь говорить? — шепотом обращаюсь я к ней. — Это я.

Ее глаза по-прежнему открыты, я нагибаюсь над ней, и она не может не увидеть меня. Но ее карие глаза все равно смотрят сквозь меня, словно мое тело утратило кожу, кости, бурлящие внутренние органы, и пустая стена за мной значительнее для этого мира, чем я.

— Моргни, если слышишь, — прошу я.

Она моргает.

И тут мне в голову приходит идея.

— Раз уж ты не можешь говорить, то напиши, — прошу я ее и даю серый блокнот — единственную вещь, не считая носков, которая дошла до меня. Сестры в больнице работают как Управление по безопасности на транспорте: все должно быть проверено и перепроверено вручную, раз уж у них нет сканеров. Они пока что отдали мне всего две вещи из сумок, принесенных мамой, и заявили, что должны удостовериться в безопасности туалетных принадлежностей и остального.

Я кладу открытый блокнот ей на колени. Она не шевелится. Прядь волос перед носом остается там, где была, и я начинаю сомневаться в том, что она хотя бы дышит.

Но моргнула. Я же видела.

Беру карандаш и вкладываю ей в пальцы. Сестры не позволили мне взять у мамы ручку и вместо нее вручили совершенно тупой карандаш. Я пристраиваю ее руку с карандашом на бумагу. А затем отхожу и внимательно наблюдаю за тем, что она будет с ними делать.

Оказывается, ничего не будет. Карандаш выпадает из ее руки и катится по полу.

Вскрики, которые раздаются сразу после этого, исходят не из ее рта и не из моего. То ли вой, то ли плач доносится из коридора и становится все ближе. А затем новая пациентка — незнакомая мне девушка — проходит мимо в сопровождении двух медбратьев, оказывая им яростное сопротивление. Я закрываю уши ладонями и смотрю, как она дерется. Молотит всеми своими конечностями направо и налево, волосы разлетаются в разные стороны. Я на секунду приоткрываю одно ухо, проверяя, не перестала ли она вопить, и снова быстро закрываю его: такое впечатление, будто она исполняет йодль. Да уж, вот у кого проблемы.

Я снова перевожу взгляд на Фиону и замечаю, что она не теряла времени зря и успела сойти со своего места и вернуться. Нет у нее никакой кататонии, она быстра как молния и все время начеку. Она же — я прекрасно помню это — стащила свои сумки вниз по лестнице и заперла меня в шкафу в мгновение ока. Она всегда хотела убежать и косила одним глазом на дорогу. И даже теперь вынашивает планы бегства отсюда, но, думаю, на этот раз старается не для себя — скорее беспокоится обо мне.