17 потерянных - Нова Сума (2018)

— Шизофрению нельзя диагностировать всего лишь по одному эпизоду. Постановка такого диагноза может занять несколько лет. И я хочу, чтобы ты знала: все люди разные, и опыт у них разный, и ничто в психологии не укладывается в некую стандартную коробочку, и легких ответов здесь не бывает.

Говорила она как-то расплывчато. Я не ответила, и она продолжила:

— То, что с тобой происходит, может оказаться чем угодно. Ты считаешь, у тебя нет депрессии, но мы все равно должны поработать над этим вопросом. Какое-то время уделяется терапии, необходимо также время на то, чтобы приспособиться к лекарствам, чтобы…

Она говорит и говорит. Насколько я понимаю, она вполне может вспомнить и о богах, и о шаманах. У меня возникает подозрение, что вещает она исключительно ради того, чтобы услышать себя. Я, в свою очередь, жду, что ответ на мой вопрос сам появится у меня в голове. Жду, что голос исчезнувшей девушки скажет, что это не сумасшествие. Я здесь. И мне приходится выслушивать длинные тирады, а там, во внешнем мире, они пропали, и я единственная, кто об этом знает. Я больше не становлюсь такой медлительной и сонной от лекарств, как вначале, но они действуют куда хуже — вот уже несколько дней я не слышу голосов.

Спустя какое-то время я внезапно обнаруживаю, что докторша молчит.

— Кого ты слушаешь? — спрашивает она.

Я сконфужена.

— Вас. То, что вы говорите.

— Ты отвернулась и посмотрела вон туда, — она показала на растение в горшке в углу, — там одна из «девушек»?

Растение — это растение. Папоротник, торчащий из земли. Если я буду твердо стоять на этом, она сотрет историю моей болезни с доски и отправит домой? А если скажу, что растение говорит голосом девушки, то останусь запертой здесь навсегда? А вдруг все произойдет не так? Может, я буду настаивать на том, что растения способны разговаривать, а она решит, что я лгу? Подумает, что я не хочу, чтобы меня отправили домой?

Я отворачиваюсь, и вот она передо мной. Не докторша — она не вставала со своего плюшевого стула, на котором сидит, скрестив ноги, позволяя лицезреть измятые на колене брюки, — но Фиона, больше не изображающая состояние кататонии, а делающая вид, что целится воображаемым пистолетом в реальный затылок докторши. И готова нажать на курок.

55

Фиона здесь, со мной. Делает вид, что застрелила докторшу, и направляется к окну, словно я должна выпрыгнуть из него или же протолкнуть в него труп, чтобы посмотреть, смягчат ли его падение огромные серьги. Я не понимаю толком, чего хочет Фиона, но не собираюсь беспрекословно идти у нее на поводу, и еще мне нужно стереть с лица все эмоции. Чтобы докторша ни о чем не догадалась.

С появлением Фионы в кабинете потемнело в углах, туда и на подвесной потолок просочились тени. Похоже, время истекает. Не только время нашего разговора, но и время девушек.

Потом до меня доходит, что именно Фиона хочет показать мне: она направляется вовсе не к окну, а к стоящему рядом с ним столу. На нем лежит подвеска. Все это время она была там.

Я показываю на нее:

— Это мое. Можно забрать?

Докторша смотрит на стол, но не приближается к нему.

— Рада, что ты принесла ее с собой, — говорит она. — Это такая небольшая коллекция?

Я не понимаю, что она имела в виду, сказав «коллекция». На столе всего одна вещь: подвеска. Подвеска, которую я носила на шее, вот и все.