17 потерянных - Нова Сума (2018)

Я вижу ее, она не у меня, но в одной комнате со мной. Достаточно близко для того, чтобы я могла встать, сделать несколько шагов и взять ее в руки. Я рассматриваю ее так, словно вижу впервые. Камень по-прежнему серый, но не такой темный; и вообще он мало похож на камень, а скорее на дым, заточенный в стеклянной оболочке. Мне хочется разбить ее и посмотреть, что же все-таки там такое. Потому что такого не может быть. Потому что подвеска тяжелая, тяжелее, чем нечто сделанное из дыма, и когда ты держишь ее в кулаке, она становится горячей, или же горячим становится кулак, и если я возьму ее, то того и гляди вспыхну.

— Это просто подвеска, — говорю я.

— Правда? — как-то странно спрашивает она.

Потом поднимается со своего обитого плюшем стула и идет к столу, берет с него какие-то бумаги и кладет на них подвеску. Подходит ко мне и аккуратно размещает все это на маленьком столике, стоящем рядом со стулом, на котором сижу я. Я хочу схватить подвеску, но она удерживает мою руку.

— Ты называешь подвеской вот это? — Она показывает на нее, и я замечаю, как старательно она пытается не дотронуться до нее.

Ее тон смущает меня. Смущает также и то, что она просит меня описать ей подвеску, будто сама не видит, что лежит на столике перед нами. Я говорю о дымчатом сером камне, который светится на солнце и словно начинает клубиться при малейшем движении, просыпается при звуках моего голоса. Это что-то вроде индикатора настроения в виде кольца, что продаются на каждой автозаправке за пять баксов. Только он всегда одного и того же цвета, и я ношу его на шее, а не на пальце.

— Откуда она у тебя? — спрашивает докторша. — Тебе ее кто-то дал?

Я отвожу глаза:

— Не совсем так.

Я боюсь, что она не отдаст мне подвеску, пока я не расскажу о ней. А если я это сделаю, то не уверена, что получу кулон обратно.

— Я… нашла ее, — слабым голосом отвечаю я. А должна была бы сказать, что она принадлежит пропавшей девушке. Должна была бы признать, что она может оказаться уликой и ее нужно передать в полицию, если только то обстоятельство, что я носила ее в непосредственной близости от своей кожи, не уничтожило следов. Но мне бы только заполучить ее, и тогда уж моя связь с ней восстановится. То есть с Эбби. Ведь она не успела рассказать мне свою историю до конца. Это не удалось сделать ни одной из девушек.

— Лорен, — говорит докторша, ожидая, что я посмотрю ей в глаза. — Я вижу не подвеску, которую ты описала, а нечто другое. Я вижу камень.

Камень?

— Камень, — повторяет она. — Самый обыкновенный камень, перевязанный бечевкой.

Я опускаю глаза на подвеску — и вот оно, колыхание, и блеск, и мерцание, а затем — нечто плоское и неподвижное, чего прежде не было, равно как и темного цвета. Камень. Это камень. Подвеска превратилась в камень.

Мысленно возвращаюсь на обочину Дорсетт-роуд, к канаве, полной снега, — туда, где я в тот вечер нашла подвеску. Вижу, как моя рука тянется к ней, чтобы выковырять из земли, а затем собственные пальцы, сжимающие грязный камень с обочины дороги и кладущие его мне на ладонь, словно нечто прекрасное. Вижу это ясно. И горло сжимается, глаза горят, и я больше уже ни в чем не уверена.

— Что вы наделали? — кричу я.

Теперь я держу его в своей руке, и это по-прежнему камень. Неважно, что я верчу его, поглаживаю пальцами — он не становится тем, чем был прежде. Исчез так же, как исчезли девушки, исчез, как скоро исчезну я, если именно об этом свидетельствуют тени, собирающиеся под столом к моим ногам. Исчезну, и останется только этот грязный, неровный камень.

— Я ничего с ним не делала, — спокойно возражает она. — Ты сама это знаешь.