17 потерянных - Нова Сума (2018)

— Может, они подстрекают тебя причинить маме боль? — Спросив об этом, она застывает в ожидании ответа.

— Такого не было, — расстраиваюсь я. — Я никогда не сделаю маме больно. За кого вы меня принимаете?

— Конечно, не сделаешь, — соглашается она и переключает передачу. — Расскажи о той вечеринке, во время которой ты потеряла ключи. Это был не самый удачный день в твоей жизни, верно? Что тогда произошло?

— Я потеряла ключи. — Она молчит, и я продолжаю: — Думаю, я выронила их. Точно не помню. Я вроде как отключилась.

— У тебя часто бывают такие провалы в памяти? Когда ты приходишь в себя и не можешь вспомнить, что было до того? Или же тебе говорят, что ты что-то сделала, а ты этого не помнишь?

Не могу понять, кто поведал ей все это; мамы там не было. Может, докторша беседовала с Джеми?

— Я один раз видела такое по телевизору, — отвечаю я. — Кажется, это называется расщеплением личности. Вы это имеете в виду? Я, скажем, отключаюсь, а кто-то начинает выступать от моего лица и заставляет людей называть меня другим именем?

— Я ничего подобного не говорила. А для тебя это важно?

Она наклоняется вперед, и серьги в мочках ее ушей свисают так низко, что проходятся по плечам. Они больше ее ушей и весят, должно быть, тонну. Она словно украсила себя двумя кухонными тарелками.

Я думаю о женщине из лифта, о том, что в пустых отверстиях в ее ушах некогда, возможно, болтались серьги, подобные этим.

— Нет, — отвечаю я. — Я не хочу сказать, что у меня расщепление личности. Разумеется, нет.

Если бы она знала о девушках больше, то не стала бы даже спрашивать о них. Девушки могут болтать всякое, могут позволить пройти сквозь собственные воспоминания, но я не становлюсь ими. Они — это они, а я — это я.

Складываю руки на груди и тереблю предупреждающе-оранжевые манжеты на широких рукавах. От рубашки отдает затхлостью, словно мама захотела одеть меня как совершенно иную персону, нежели та, какой я являюсь, и для этого ей пришлось усиленно рыться на задворках шкафа. Или же словно она — это не она, а кто-то другой, выдающий себя за нее. И этот кто-то одел таким вот образом девушку, которую хочет выдать за меня.

— Бывает, что ты видишь вещи, которые кажутся тебе нереальными? — спрашивает докторша.

— Что вы подразумеваете под словом «нереальными»?

— Галлюцинации. Вещи и людей, которых, кроме тебя, больше никто не видит.

Я надолго замолкаю.

Она завязывает с вопросами, и спустя какое-то время инициативу перехватываю я.

— А можно быть психиатром и верить во всякое такое?

— Какое такое?

— Ну, скажем, у вас есть пациентка, — начинаю я, — и если она скажет, что видела призрака, разговаривала с ним, а он, в свою очередь, разговаривал с ней, то вы автоматически выпишете ей лекарства и признаете сумасшедшей? Или же сможете допустить, что тут имеет место какое-то сверхъестественное явление? То есть я хочу узнать, верите ли вы в сверхъестественное? И вообще, вам это позволено?

Она уклоняется от ответа:

— Мы никогда не используем слово сумасшедший.

— Но вы способны объяснить подобный случай лишь химическим дисбалансом в мозге?

— Галлюцинации могут быть симптомом душевного заболевания. Видеть призраки, разговаривать с призраками… это сильно смахивает на болезнь.

— На какую? На какую болезнь? Назовите ее.

— Мы никогда не наклеиваем ярлыки столь быстро, никогда…

— На шизофрению, — говорю я за нее. — Как у моего папы.

Она молчит и в рассеянности трогает мятые на колене брюки.

— Значит, ты слышала, о чем мы разговаривали с мамой. Речь шла не о тебе. Ты поняла это?

Я пожимаю плечами.