Граница дозволенного - Пабло Симонетти (2013)

Не знаю, имеет ли смысл прихорашиваться. Точнее, не знаю, стоит ли стараться ради Бернардо. Я в раздумье замираю перед зеркалом. После развода левая щека зацвела прыщами, и они до сих пор не прошли, к тому же после каждого остается темное пятно. Надо бы замазать их корректором, потом выровнять цвет тональным кремом. Несмотря на средства от загара, на моем лице красновато-коричневая россыпь веснушек, их бы тоже закрасить, но избыток макияжа предательское летнее солнце непременно выдаст. Незачем Бернардо видеть мои старания, пусть думает, что преимущество на моей стороне. Натягиваю старые джинсы, которые отлично на мне сидят, к ним кофту — или футболку? Пожалуй, обтягивающая футболка без рукавов может показаться провокационной, значит, свободная кофта, знак безразличия. Я неожиданно для себя начинаю анализировать свои действия с той же дотошностью, которая меня так бесила в Бернардо. Если вначале я была в него влюблена, то теперь просто боюсь. В итоге я останавливаюсь на футболке и единственных сапогах, которые помешают Бернардо смотреть на меня свысока, но в которых я не рискую оступиться при прогулке по саду.

Эсекьель и Бернардо познакомились на свадьбе старшей дочери Микеля. Банкет в конном клубе, факелы вдоль подъездной дорожки, пятьсот человек гостей — мало кто из чилийских архитекторов мог себе позволить подобный размах. Мне в тот вечер тоже предстояло знакомство — с Мартой. Мы вели неловкую светскую беседу на террасе верхнего этажа с видом на беговую дорожку ипподрома — огромный зеленый овал, залитый мертвящим светом прожекторов. От Бернардо я никаких подвохов не ждала, меня больше волновала реакция Эсекьеля. Мой муж еще не разогрелся — помалкивал, держался скованно, нервно переминаясь и поеживаясь (у него это вроде тика). Не помню, о чем говорили мы с Мартой, помню только ее натянутую улыбку, острый подбородок, почти неприличную худобу и прямые гладкие волосы, выкрашенные в яркий блонд, отливавший таким же искусственным светом, как беговая дорожка у подножия трибун. Марта была само высокомерие — наверное, так казалось из-за надменного тона, — однако владение престижным пиар-агентством еще не давало ей права обращаться со мной словно с секретаршей своего мужа. Пришлось подчеркнуть, что мы с Бернардо участвуем в проекте на равных. Марта изобразила удивление: неужели простой ландшафтный дизайнер тоже имеет решающий голос? Вместо того чтобы отбрить нахалку, я принялась разъяснять, в чем заключается моя работа, однако вскоре, заметив среди гостей кого-то поинтереснее, Марта удалилась. Подозревала она меня? Бернардо решительно уверял, что нет.

Я вернулась к мужчинам. Видеть их рядом было забавно и страшновато в одно и то же время. Они беседовали о сходстве и различиях между литературной критикой и архитектурной, которую практически никто не замечает. За тот, 2004-й, год престиж Эсекьеля как литературного обозревателя заметно возрос, поэтому для определенного круга людей, которые стремились приобщиться с его помощью к культуре, он представлял немалый интерес. Близкие друзья восхищались Эсекьелем, считая замечательным собеседником и одобрительно хохоча на общих сборищах над его меткими и оригинальными замечаниями. Тем обиднее мне было видеть, как он, не в силах развернуть свою артиллерию, сдувается под натиском другого «гения мысли» вроде Бернардо. Вырвавшись наконец из-под обстрела, Эсекьель проговорил, глядя на раскинувшееся под ногами призрачное зеленое поле: «Кажется, меня только что размазали по стенке». Несмотря на его равнодушие к большинству типично мужских занятий, для меня он по-прежнему оставался образцом рассудительности. Хлесткие и точные, его реплики напоминали удар рапиры.