Граница дозволенного - Пабло Симонетти (2013)

Мы разделились на группки, в нашей беседа не клеилась, а натужный смех никак не свидетельствовал об остроумии рассказчика. Видимо, не вынеся этой скуки, Эсекьель отозвал меня в сторону и познакомил с Люсьеном, своим аспирантом. Мысленно восхитившись его красотой, я с места в карьер спросила, нет ли в нем ямайской крови. Он был мулатом, чуть выше меня ростом, с карибскими, как мне показалось, чертами, хотя гладкая кожа наводила на мысли о восточных предках. Волосы он брил почти под ноль, и на круглом лице выделялись длинные загнутые ресницы. С догадками я попала впросак — посмотрев на меня с недоумением, он ответил, что сам он из Айовы, американец в бог весть каком колене. Откуда родом его негритянские предки, он не в курсе. Мать белая, из Теннесси. Зная от Эсекьеля, что литературный факультет в Университете Айовы считается одним из самых престижных в стране, я, чтобы загладить оплошность, спросила Люсьена, учился ли он там. И снова мимо. К окончанию колледжа он безмерно устал от этого городишки, застроенного сплошь университетскими зданиями, больницами и торговыми центрами, поэтому подал документы в Нью-Йоркский университет, чтобы, по его словам, пожить в «городе с большой буквы». На нехватку писательского таланта он не жаловался, но и нос не задирал. Причину его интереса к испаноязычной литературе мы так и не узнали, однако о своем нежелании как становиться писателем, так и уезжать из Нью-Йорка он заявлял открыто. В нем чувствовалась сила — в мускулистых ногах и плечах, едва прикрытых льняными шортами и футболкой горчичного цвета — и в то же время что-то мальчишеское. Глаза его светились живым интересом, держался он вежливо, без цинизма, наглости и язвительности, свойственным студентам литературного. Он рассказал про Айову, про то, как с детства ходил слушать великих писателей в университете, про своих родителей — медработников в больнице того же вуза, про свою диссертацию (претенциозность замысла маскировалась юношеским энтузиазмом). Общались мы на английском вперемешку с испанским. Эсекьель внимал нашему обмену репликами с привычной сдержанностью, потом вдруг, перебив на полуслове, пригласил Люсьена перекусить с нами после мероприятия. В «Миракл», например, недалеко от нашего дома. Молодой аспирант приглашение принял с радостью, блеснув белоснежными резцами. Невиданная для моего мужа общительность, да еще без единой капли раскрепощающего алкоголя, показалась мне странной, и я решила, что это Нью-Йорк так действует.

С этого момента воспоминания становятся отрывочными. Вот я сижу между двумя своими спутниками на террасе с видом на широкий тротуар Восьмой авеню. Эсекьель, порядочно выпив, хохочет и острит, Люсьен не отстает от него ни на глоток. Наш гость, несмотря на внешнюю раскрепощенность, явно взвешивает каждый жест, каждое слово, каждое движение, будто ему приходится через силу лепить их из внутренней пустоты. Мальчишка, для которого веселье — это обязанность.