Граница дозволенного - Пабло Симонетти (2013)

Выпив кофе и выкурив подряд две сигареты по своей послеобеденной привычке, Эсекьель отправился обратно в Вальпараисо. Я после его отъезда ощущаю что-то вроде аритмии — чувствую себя настолько незащищенной, что готова сомневаться в надежности собственного тела. Те немногочисленные опоры, которые я себе выстроила за эти два месяца, пошатнулись, тянет позвонить ему и попросить начать все сначала. Если мы оба так остро переживаем, значит, наверняка можно все склеить. Будем считать развод ошибкой. Можно поискать новые, более зрелые пути решения, не истязая себя, но и не действуя вслепую. А Роке? При воспоминании о нем все надежды летят прахом. До той минуты как мои пальцы словно сами собой набрали номер Эсекьеля, я действительно ждала Роке. Но теперь при одной мысли о его приезде в выходные мне делается плохо, будто кто-то пытается сломить мою волю. Роке изначально вел себя как несокрушимая сила, руководствуясь невообразимыми принципами, похожими на правила, которые иногда устанавливают себе дети, играющие во взрослых. Мы и месяца не встречались, а он уже считал себя чуть ли не моим мужем. Я его каждый раз одергивала, но чем ближе мы продвигались к разводу, тем настойчивее он напирал. Он был со мной в самые тяжелые праздники — Рождество и Новый год — здесь, в Рунге, и не скрывал своих намерений. Я убеждала его, что не хочу вот так сразу ввязываться в новые отношения. Я тосковала по Эсекьелю настолько, что мне не составило никакого труда в этом признаться, когда мы гуляли по пляжу в Майтенсильо утром двадцать пятого декабря — в последний тихий день перед нашествием диких орд подростков, распущенных на каникулы.

Предыдущая ночь прошла ужасно. Роке привез из Сантьяго шампанское, я купила морских ежей. Мы уговорились провести время вместе во что бы то ни стало. Ему было легче, поскольку они с женой уже два года как развелись, а я, наоборот, никак не могла свыкнуться с его присутствием, а тут еще за час до ужина мои раны разбередил звонок Эсекьеля. Я отторгала Роке не сознательно, а скорее инстинктивно, от навалившейся на меня тоски, гасившей любой проблеск взаимопонимания. Однако мы не разъезжались, а Новый год встретили в таком же унынии, как и Рождество, с той лишь разницей, что перестали сопротивляться тоске. После раннего ужина мы улеглись в постель в одиннадцать, а проснувшись утром, вымученно обнялись. В этом объятии скрывался страх перед возможными последствиями наших благих намерений.

У меня впереди вся вторая половина дня, а чем занять себя, не знаю. В сад я в эту пору стараюсь не ходить — безжалостный летний свет убивает тонкие оттенки и малюет все подряд одной кричащей зеленой краской, не похожей на природные тона листвы. Обычно после обеда я ложусь вздремнуть, но приезд Эсекьеля лишил меня сна, словно залив таким же безжалостным светом все темные уголки моего существа и стерев все оттенки, различия, контрасты, способные послужить мне ориентирами. Осталось только сплошное зеленое болото тоски.

Каждый раз, когда в наших сексуальных отношениях наступал долгий перерыв — как, например, после прекращения встреч с Люсьеном, я впадала примерно в такое же состояние — в душе воцарялся беспросветный мертвый сезон. Единственной отдушиной для меня был начавшийся курс ландшафтного дизайна с Джоном Литтоном. По вторникам и четвергам я выходила из квартиры спозаранку и, прихватив по дороге стакан кофе с пончиком, садилась на Восьмой авеню в метро до «Пенн-стейшн», а там пересаживалась в пригородный поезд, который через час доставлял меня до лонгайлендского Брентвуда. Времени хватало с избытком на то, чтобы почитать литературу из списка и поглазеть на оголяющиеся осенние пейзажи за окном, так не похожие на беспросветное лето в моей душе.