Юлия, дочь Цезаря - Юлия Львофф (2020)

- Я всё же не могу взять в толк, как Цезарь смог так подло поступить с тобой? — не унимался Криспин. — Называл тебя зятем — и вдруг... Откуда только взялся этот Помпей? Не успел развестись с прежней женой, а уже к другой, молоденькой, сватов заслал. И то правда: седина в бороду — бес в ребро...

Имя соперника было названо — и на мгновение в воздухе повисла вязкая гнетущая тишина.

Квинт должен был приложить все усилия, чтобы сладить с собой, чтобы его лицо, его взгляд, даже его дыхание не выдали глазевшим на него в предвкушении скандала Криспину и его приятелям истинных чувств, которые он питал к Помпею.

- Ты испытываешь к Помпею личную вражду? — неожиданно спросил Цепион, и в его словах прозвучал вызов.

Кривая ухмылка тут же исчезла с лица Криспина.

- Я воевал под его аквилами[46]. Я не покинул бы военное поприще и до сей поры, если б не тот злосчастный день...

- Ты думаешь, что стал калекой по вине Помпея?

Квинт видел: своей безжалостной язвительностью он затронул слабое место Криспина.

Сдержав бешенство, тот серьёзно ответил:

- Удар поддых, Цепион. Ладно, мы квиты...

И тут они услышали громкие крики уличных мальчишек: «Flava coma![47]» - те бежали за увитым цветами паланкином, в котором на пёстрых подушках полулежала роскошно одетая женщина. Паланкин несли рослые рабы в жёлтых туниках; огромные круглые серьги отбрасывали золотистые блики на их чёрные бесстрастные лица.

- Flava coma! Flava coma! — выкрикивали мальчишки, показывая им язык и подпрыгивая вокруг паланкина.

Женщина в паланкине приподнялась и, собираясь сделать знак рабам, чтобы разогнали толпу, раздвинула затканные золотым шитьём занавески.

Она была восхитительна! С изящно очерченной линией шеи и плеч, с высокой грудью и плавными изгибами бёдер — всё подчинено гармонии — она могла вдохновлять ваятелей или поэтов, ценителей женских форм, искателей потрясающих женских образов. Было в её красоте, ни с чем не сходной и самим этим несходством притягательной, нечто экзотическое. Поражал удивительный контраст между золотистой смуглой кожей и роскошными, собранными на затылке в чудесный узел, редкого серебряного цвета волосами.

Так получилось, что глаза красавицы, тоже серебристо-серые, оттенённые чёрными ресницами, остановились на стоявшем посреди улицы Цепионе. Мгновение они смотрели друг на друга; затем она приветственно помахала ему рукой, украшенной вспыхнувшим на солнце многоцветьем драгоценных камней запястьем, и проплыла в своём паланкине дальше, оставив его приросшим к каменной мостовой.

- Прекрасна, не правда ли? Божественно прекрасна! — обратился к Цепиону Криспин, также пребывавший под властью чар незнакомки, вслед которой он смотрел с откровенной жадной страстью.

Цепион уклонился от прямого ответа и лишь сухо, невпопад заметил:

- Розовый цвет ей не к лицу. Гораздо удачнее — под необычный оттенок её волос — был бы голубой или серый...

- Она долго жила на Родосе[48], её любимые цветы — розы, и одежда её — все тона этих цветов, - пояснил Криспин и, переведя взгляд на Цепиона, с удивлением спросил: - Так ты не знаешь, кто она?

Цепион пренебрежительно пожал плечами:

- Какая-нибудь куртизанка, которая знается только с богатыми людьми и втайне мечтает о славе Таис или Фрины[49]. Что мне до её имени?

- О, эта куртизанка знается не просто с богатыми людьми! — воскликнул Криспин. — Весь цвет римской знати бывает в её покоях, лучшие мужи Рима ищут её благосклонности. Она — bonae meretrice[50] - и окружающая её роскошь так же ослепительна, как блеск знаменитых афинских гетер. Как ты думаешь, во сколько обходится эта красавица?

- Её наряды, драгоценности... Я догадываюсь, - неохотно продолжал разговор Цепион, думая только о том, как бы избавиться от Криспина.