От ненависти до любви - Валентина Мельникова (2010)

Я вздохнула и спешилась. Начинался самый крутой участок тропы, и я пошла пешком, чтобы не нагружать больную ногу жеребца. Я вела его под уздцы и думала о том, что же на самом деле произошло на метеостанции. Бабе Нюре я не слишком поверила. Я своими глазами видела, как Костя передвигался по дому в коляске, как отец сносил его на руках с крыльца, чтобы мальчик подышал свежим воздухом. Он ведь не мог самостоятельно даже стоять на ногах. Но был очень сообразительным ребенком: хорошо учился, и руки у него, не в пример ногам, работали отлично. Он всегда прекрасно рисовал, лепил. Да и заниматься с ним одно удовольствие! Учился он на пятерки, порой ставил меня в тупик вопросами. Это я посоветовала родителям купить ему компьютер. Он освоил его самостоятельно, а когда появилась возможность выходить в Интернет через спутник, счастью Кости не было предела. Затем вдруг он начал писать стихи, надо сказать, не по-детски серьезные, а его рассказы вообще удивляли меня и глубиной, и легкостью слога, и взрослым осмыслением жизни. Так что мои представления о больных церебральным параличом существенно изменились.

Костик не воспринимался как инвалид, может, потому, что заболел недавно, в семилетнем возрасте. Странно как-то, ни с того ни с сего… Как рассказывали его родители, он сидел возле раскрытого окна, когда в дом при абсолютно ясной погоде влетела шаровая молния. Сварились цветы на окнах, перегорел утюг… Костик, говорят, даже не испугался. Молния вылетела в дверь и исчезла. Но на его руке осталось красное пятно, как от ожога, хотя и отец, и мать клялись в один голос, что молния пролетела мимо, метрах в трех от мальчика. Со стула он уже не смог встать. И пятно осталось. Я видела его собственными глазами. Небольшое, размером с рублевую монету, с четко очерченными краями…

Врачи долго не могли поставить диагноз. Наконец, сошлись во мнении, что это детский церебральный паралич. На вопрос, почему он проявился так поздно, только пожимали плечами…

Воронок вдруг заржал за моей спиной, и я вскинула голову. Ели неожиданно расступились, и от высоты, словно впервые, перехватило дыхание. Впереди открылась широкая панорама горных хребтов, заросших щетиной тайги. Кое-где на гребнях торчали одинокие скалы – останцы, еще дальше терялись в синеватой дымке ребристые хребты с размытыми очертаниями. Я перевела взгляд влево, туда, где возлежал Хан-Таштык, и не поверила глазам.

С запада сплошной стеной, будто прорвав плотину, на меня надвигался гигантский облачный вал. Занятая своими мыслями, я не заметила, как замерло все живое: перестали кричать птицы, даже сварливая кедровка притихла, найдя укрытие в пихтовых лапах. Ветерок и тот стих: такое бывает перед бурей. До сих пор для меня остается загадкой, почему я сразу не повернула назад? Какой азарт увлек меня вниз? Ведь умом я прекрасно понимала, какое скоро начнется светопреставление и чем это может закончиться!

Клубясь, как лавина, огромная туча вползала темным брюхом на ближние горы. Я закинула карабин за спину и вскочила в седло. Воронок сердито фыркнул, но мне было не до сантиментов. Я спешила скорее миновать спуск в долину, верхом сподручнее. Но я поспешила и совершила ошибку. Воронок заартачился, видно, дала знать рана на ноге, а может, почуял неладное. Не знаю почему, но с полпути он начал приседать на задние ноги, недовольно крутить головой, а когда я сердито прикрикнула на него, и вовсе остановился, сердито прядая ушами. Встав поперек тропы, он нервно переступал ногами, косил фиолетовым глазом на дальний ельник и напряженно втягивал ноздрями воздух. Я потянула жеребца за повод, но он ощерил зубы и уперся, словно его вели на живодерню.

И тут я совершила еще одну ошибку. Я отпустила повод, присела, чтобы осмотреть ногу Воронка, но он, резко рванув в сторону, чуть не зашиб меня копытами. Я упала на спину и увидела, что жеребец уходит вбок, в камни. Еще мгновение – и он скрылся в редком кедраче.

Глава 20