Весенняя коллекция - Джудит Крэнц (1996)

— Иногда я кажусь себе полным идиотом.

— Тонкое наблюдение. Мы будем заказывать?

Когда два человека, уже привыкшие подтрунивать друг над другом, объявляют перемирие, всегда возникает некоторое замешательство. О чем им теперь говорить, если они решили перестать наконец пикироваться?

Мы с Майком погрузились в изучение меню и делали это весьма сосредоточенно и серьезно, как два заправских ресторанных критика.

— Есть предложения? — спросил он наконец.

— Может, рагу?

— Какое рагу?

— Боюсь, выбрать будет трудно — здесь их три. А ты что скажешь?

— Бифштекс с жареным картофелем — тут уж не ошибешься.

— Мне то же самое, но без картофеля.

— Один бифштекс?

— Ну… с фасолью.

— Принято. — И он заказал на том французском, который мы оба учили в Линкольне. — Вино? — спросил он.

— Да, пожалуй, стаканчик красного. — Я обычно не пью за ленчем, но пропади оно все пропадом.

Официант наполнил наши бокалы, и он поднял свой.

— За нас, прогульщиков, — провозгласил он, указывая на улицу за окном. — Если уж прогуливать, так здесь.

— За прогульщиков! — поддержала я.

— А ты в школе прогуливала? — спросил он, когда мы чокнулись.

— Только один раз, и предупредила маму заранее, чтобы она не волновалась, если позвонят из школы и спросят, что со мной.

— Да, ты, должно быть, была сложным и неуправляемым подростком.

— Ага, — хихикнула я. — В следующей жизни я буду Мадонной. А в этой я была домашней кошечкой, кошечкой, занимающейся балетом.

— А что случилось? Почему ты не танцуешь?

— На третьем курсе Джуллиарда я здорово упала и повредила колени. Можно танцевать с кровоточащими ступнями, а с больными коленками — нет.

— В баскетболе то же самое.

— Так ты поэтому не стал профессионалом?

— Очень мило с вашей стороны.

— Нет, я серьезно спрашиваю, без шуточек.

— Знаю, поэтому и мило. Знаешь, Фрэнки, не хочу тебя разочаровывать, но я был просто героем школы, не больше. Среди старшеклассников наберется тысяч двести таких игроков. Пятьдесят тысяч играют уже в университетских командах. И только пятьдесят из них каждый год попадают в НБА. О тридцати из этих пятидесяти никто никогда не узнает, а человек десять становятся обещающими новичками. Такой вот отбор.

— Значит, это почти так же трудно, как стать топ-моделью.

— Никогда про это не думал.

— Будешь теперь относиться к ним чуточку более уважительно?

— Наверное, да, — задумчиво сказал он. — Но спортивная карьера — это, пожалуй, потруднее, чем позировать перед камерой.

— Забудь о том, что труднее, подумай о том, чего это стоит — добраться до вершины.

— Возможно, ты права. Просто всегда кажется, что работа модели такая… несерьезная.

— Майк, так нечестно. У топ-моделей борьба за выживание, за это, признаю, ими слишком много восхищаются, с ними слишком носятся, им слишком много платят. Но они — неотъемлемая и важнейшая часть огромной индустрии, они превращают все в потрясающее шоу, искрометное, как фейерверк, и такое же мимолетное. А когда все заканчивается, поверь, очень быстро, если они не успели вложить деньги в какое-нибудь прибыльное дело, им остается только перелистывать старые блокноты. То же происходит и с баскетболистами. Представь себе Клаудию Шиффер как Шакилла О'Нила моды.

— Ничего себе! Я рад за Билла Брэдли и его политическую карьеру.

— Я тоже.

— Ты хочешь сыра или десерт?

— Спасибо, нет. Я бы погуляла еще, пока солнце не зашло.

И мы гуляли вдоль реки, которая, с ее четырнадцатью мостами, всегда будет самой красивой улицей этого древнего города. Иногда мы хотели свернуть на какую-нибудь боковую улочку, но Сена манила нас назад. Она притягивает как магнит, и не только туристов, но и тех, кто прожил в Париже всю жизнь.