Часом позже, когда Джуди была в костюмерной, она услышала донесшийся сюда взрыв аплодисментов. Месье Диор, в безупречном светло-сером костюме, с лицом, блестевшим от пота и усталости, раскланивался перед публикой и принимал выражения благодарности. Джуди, снимавшая в этот момент золотое ожерелье с манекенщицы, на которой не было ничего, кроме шляпки с перьями и пояса с подвязками, на мгновение замерла. Главная костюмерша вздохнула с облегчением, на глазах сбрасывая с себя накопившуюся напряженность.

«Не такие громкие, как в сорок седьмом году, но громче, чем в июле прошлого года», — прокомментировала она. Лица сотрудников стали медленно расплываться в улыбках. В этот момент в костюмерную вошел месье Диор, и все бросились обнимать и целовать друг друга.

— Во мне как будто пружина сломалась, — мрачно проговорила Джуди пять дней спустя.

— Не расстраивайся, — ответил Ги. Он лежал на полу в комнате Джуди, задрав босые ноги на ее кровать. — Ты же знала, что тебя взяли к Диору только на временную работу.

— Да, но я так надеялась, что они оставят меня на постоянную.

— Ну, ты еще будешь работать там до конца февраля, помощница Энни выходит ведь только тогда, — напомнил ей Ги. — Ив любом случае у тебя останется это серое фланелевое платье. Оно же от Диора! Если бы ты покупала его сама, тебе пришлось бы отдать за него никак не меньше восьмимесячной зарплаты. Кстати: если ты готова на любую работу за те гроши, какие тебе платят у Диора, то работай уж лучше у меня. Из пансионата меня выгоняют: они говорят, что нечего устраивать тут фабрику. Так что первое твое задание — подыщи для нас где-нибудь неподалеку две комнаты, в которых можно было бы работать. И нечего меня целовать: пить мешаешь!

Джуди нашла вполне подходящую студию с естественным освещением, и всего через две улицы от пансионата. Теперь она отвечала за все, кроме непосредственного производства: встречалась с клиентами, отвечала на телефонные звонки, вела бухгалтерию и всю переписку.

Ги конструировал новые модели, закупал материалы и руководил производством и всеми сотрудниками в целом. Помимо преданной им Хосе, появилась Мария. Ее мать была ведущей швеей в салоне Нины Риччи, и потому Мария с раннего детства научилась шить по высшим меркам профессионального мастерства.

Дел у Джуди было теперь больше, чем когда бы то ни было раньше, но и чувствовала она себя счастливей, чем прежде. Покупательницы любили ее: она не стояла рядом, без всякого выражения на лице и с книгой заказов в руках, но предпочитала разговаривать и шутить с ними. Джуди всегда остро чувствовала все, над чем можно было посмеяться, и ей нравилось веселить других — даже если это удавалось сделать только ценой того, что они смеялись над ней самой. Некоторые находили подобную общительность утомительной, кое-кому трудно было принять ее откровенность и прямолинейность, — а Джуди была прямым человеком и говорила всегда то, что думала. Понаблюдав как-то раз за тем, как Джуди отчитывала покупательницу, не пожелавшую приобрести один из их новых жакетов, Ги потом сказал ей:

— Знаешь, Джуди, не мешало бы тебе быть немного потактичней. Почему ты не можешь вести себя с покупательницами так, как на приемах у тетушки Гортензии — хоть немного более уважительно? — Он был всерьез расстроен. — Я понимаю, ты просто прямолинейная и говоришь без околичностей. Но французам это не нравится, они этого не понимают. Они считают тебя грубой, хотя на самом деле это не так.

— Как жаль, — ответила Джуди, бросая сердитый взгляд на пачку счетов с пометкой «просрочено», которую она держала в руке. — А вот сейчас я на самом деле начну грубить. Надо навести наконец жесткий порядок в расчетах. Ты не можешь себе позволить фактически давать этим людям в долг. Впредь надо брать с них деньги вперед, в тот момент, когда они делают заказ. И не начинать работу, пока оплата не поступит на наш счет.