Мария - Хорхе Исаакс (1980)

– Мария, – отвечал я, подняв голову, и на моем лице, очевидно, появилось необычное и торжественное выражение, потому что она устремила на меня пристальный, напряженный взгляд, – жалуйся не мне на то, что я вернулся. Жалуйся тому, кто сделал тебя подругой моего детства; тому, кто повелел мне любить тебя так, как я люблю; вини его в том, что ты такая, какая есть… жалуйся богу. Просил ли я у тебя, дала ли ты мне что-нибудь, чего нельзя было просить или дать перед его лицом?

– Нет, о нет! Почему ты об этом спрашиваешь?… Я тебя не обвиняю, разве могу я обвинять тебя?… Я уже не жалуюсь.

– И никогда больше жаловаться не будешь?

– Нет, нет… Что я сказала? Я просто глупая и сама не знаю, что говорю. Взгляни на меня, – продолжала она беря меня за руку, – не сердись на этот вздор. Я найду в себе мужество… обещаю тебе. Я ни. на что не жалуюсь.

Она снова склонила голову мне на плечо и добавила:

– Никогда я больше не буду так говорить… Никогда не буду огорчать тебя.

Я вытер ей последние слезинки, и впервые мои губы прикоснулись к обрамлявшим ее лоб волнистым волосам, тяжелые, темные косы лежали у меня на коленях. Она подняла руки, как бы защищая лоб от поцелуя, но напрасно, – на это я все равно не решился бы.

Глава LI

Она разрыдалась…

Двадцать восьмого января, за два дня до назначенного срока, я спозаранку отправился в горы. Хосе и девочки прислали за мной Браулио, они хотели принять меня на прощание у себя дома. Всю дорогу горец не нарушал моего молчания. Когда мы пришли, Трансито и Лусия доили корову Бабочку во дворике хижины Браулио. При виде меня они вскочили и с обычной приветливостью и радушием стали приглашать в дом.

– Нет, нет, раньше подоим коровку, – сказал я, пристраивая ружье у частокола. – Но только мы вдвоем с Лусией, тогда она каждое утро будет вспоминать обо мне.

Я взял тыквенный подойник, в котором уже пенилось белоснежное молоко, поставил его под вымя Бабочки и, как ни смущалась Лусия, уговорил ее приняться за дойку. Пока она трудилась, я сказал, глядя на нее из-под брюха коровы:

– А Хосе не обижен племянниками, я знаю, у Браулио есть брат, парень покрасивей его самого, и он любил тебя, еще когда ты была совсем маленькая…

– Как еще кое-кто кое-кого, – прервала она меня…

– Да, точно так же. Вот я и хочу сказать сеньоре Луисе, пусть потолкует с мужем, пора племянничку помогать им. И тогда уж к моему приезду ты не будешь так краснеть от каждого слова.

– Э-е… – протянула она, перестав доить.

– Что же ты не кончаешь дойку?

– Ну, как я могу доить, если вы такой насмешник?… Да больше и нет ничего.

– А вот два полных соска. Ты их не выдоила.

– Эти нельзя. Эти для теленка.

– Так, значит, я скажу Луисе?

Девушка прикусила полную нижнюю губку, что на ее языке означало: «Почему бы и нет?», а на моем: «Делайте что хотите».

Телок дождаться не мог, чтобы с него сняли стягивающий морду ремень, другим концом этого ремня он был привязан к передней ноге коровы; едва Лусия освободила его, он бросился к вымени.

– Этого тебе и нужно было, жадина противный!.. – сказала Лусия.

Она пошла к дому, неся на голове подойник и исподтишка лукаво на меня поглядывая.

Я согнал с берега ручья гусей, дремавших на травке, и стал умываться, беседуя с Трансито и Браулио, а они держали одежду для верховой езды, которую я с себя сбросил.

– Лусия! – крикнула Трансито. – Принеси вышитое полотенце из сундучка.

– И не думай, не придет она сейчас, – подмигнул я своей названой дочке и рассказал обоим, о чем беседовали мы с Лусией.

Они от души веселились, но тут, против наших ожиданий, прибежала Лусия и, сразу догадавшись, о чем шла речь и чему мы смеялись, отвернулась и, не глядя на меня, протянула полотенце.

– Поди лучше присмотри за своим кофе, – сказала она Трансито, – а то еще сгорит. Нечего стоять тут и зубоскалить.