Роман женщины - Александр Дюма-сын (1994)

Это обстоятельство, незначительное само по себе, было причиною мгновенно родившейся симпатии между Мари и Эмануилом. Женщины любят сожалеть, это дает им повод утешать, что они любят еще более — и наша героиня в этом случае не отличалась нисколько от других женщин. Она сумела найти в словах «Это моя мать» такое выражение печали, что тут же подумала: человек, который грустит и страдает таким образом, должен иметь нежное сердце, а потому-то употребила все возможное, чтобы заставить его забыть печаль, которая по временам туманила его лицо. Надо сказать, что женщины, а в особенности молодые девушки, одарены от природы необыкновенною способностью находить слова утешения. Кажется, судьба дала им и тоненькие пальчики и нежный голос именно для того, чтоб они могли врачевать и боль души, и язвы тела. Эмануил, сделавшись частым гостем и другом дома, оставался по целым часам то с Клементиною, то с Мари. И часто последняя делала ему такие вопросы, которые предлагаются только затем, чтоб иметь право основать на ответах надежду. Эмануил увлекался прелестью воспоминаний, и каждый день прибавлял новую ступень к этой бесконечной лестнице, по которой старость нисходит в детство. Он рассказывал ей о своих первых страданиях, о первых волнениях своей жизни, он говорил ей, как, лишенный матери, еще в колыбели, он искал бессознательно недостававшей ему любви; говорил, как, начав уже понимать, он начал жить среди других детей, а вместе с тем начал завидовать и страдать; тем более, что его товарищи почти все без исключения имели ту половину сердца, которой судьба лишила его, и он чувствовал до того это лишение, что, будучи уже в коллегии, когда он видел мать, ласкающую сына, он удалялся и плакал. Говорил, как, приезжая на вакантное время к отцу, он проводил целые часы в созерцании, в восторге, в мольбе перед портретом своей матери, говорил и о тех чувствах, которые наполняли его в тот день, когда отец свел его на кладбище, указал ему на могилу, причина которой — было его рождение; как он плакал и рыдал, желая рассмотреть, хоть глазом души, черты, которые так живо изображены были на полотне, теперь покоившиеся под холодным мрамором.

Трудно изобразить, сколько удовольствия находил Эмануил в этих беседах; он, которого положение и привычка сделали недоверчивым к людям, он нашел наконец душу, в которую без страха мог перелить избыток своей. Все, что ни говорил он, сопровождая свои слова грустной улыбкой, было понятно Мари; мало-помалу откровенность перешла в доверенность, и они оба отдались ей до того, что не скрывали друг перед другом ни малейших впечатлений; их сердца сливались одно с другим, как и глаза, ибо часто, при рассказах молодого человека, внезапные слезы капали с ресниц молодой девушки. Эмануил, как мы уже сказали, среди страстей и честолюбия сохранил простоту и ясность сердца, так что ему довольно было одного слова, чтоб оно забилось. Обыкновенно мать первая произносит это слово; если же нет ее — то любимая женщина; но ведь мы знаем, Эмануил не встречал до сих пор еще такой женщины, которой бы взгляд, голос или любовь могли пробудить в нем эти воспоминания.