Ожерелье королевы - Александр Дюма (2014)

– Ну, что-то потерянное и найденное, клад например.

– Я вас понял, плутовка. Вы хотите сказать – пополам?

– Боже мой, ваше высокопреосвященство!

– Графиня, вы мне приносите счастье, и разве я не обязан отблагодарить вас? Я это сделаю. А второй вопрос?

– Надеюсь, вы не собираетесь начать тратить эти пятьсот тысяч?

– О, не беспокойтесь.

И они расстались. Кардинал возвращался в Париж, чувствуя себя на седьмом небе.

Два часа назад жизнь обернулась к нему другой стороной. Если он был всего лишь влюблен, королева дала ему гораздо больше, чем он смел надеяться, а если он был просто честолюбив, то и тут она обнадежила его стократ больше.

Король, привычно направляемый своей женой, отныне станет орудием карьеры, которой ничто не будет в силах помешать. Принц Луи чувствовал, что в нем роятся замыслы; по таланту к политике с ним не мог сравниться ни один из его соперников, он желал улучшений, собирался сплотить духовенство и народ, чтобы создать прочное большинство, которое способно к длительному правлению, опираясь на силу и закон.

Кардинал мечтал поставить во главе этого реформаторского движения королеву, которую он обожал, и тем самым превратить все растущую неприязнь к ней в ни с чем не сравнимую популярность, и достаточно было бы одного ласкового слова Марии Антуанетты, чтобы мечта эта стала реальностью.

Вот так ветреник отказывается от легких побед, светский лев превращается в философа, празднолюбец становится неутомимым тружеником. Крупным натурам нетрудно сменить вялую бледность разврата на усталость от плодотворных занятий. Г-н де Роган далеко бы пошел, влекомый горячей упряжкой коней, именуемых любовью и честолюбием.

Он сказал себе, что, вернувшись в Париж, сразу же займется трудами, и действительно, возвратясь, первым делом сжег целую шкатулку любовных записок, призвал управляющего распорядиться о реформах, велел секретарю зачинить перьев, чтобы приняться за мемуар об английской политике, которую он превосходно знал; через час он уже почти овладел собой, но тут в кабинете раздался звонок, возвещающий, что прибыл важный визитер.

Вошел привратник.

– Кто там? – спросил прелат.

– Господин, который сегодня утром писал вашему высокопреосвященству.

– И не подписался?

– Да, монсеньор.

– Но у него должно же быть имя. Спросите.

Через несколько секунд привратник возвратился.

– Его сиятельство граф Калиостро, – объявил он.

Принц вздрогнул.

– Пусть войдет.

Граф вошел, двери за ним затворились.

– Великий Боже! – вскричал кардинал. – Кого я вижу!

– Не правда ли, ваше высокопреосвященство, я почти не изменился? – с улыбкой произнес Калиостро.

– Возможно ли это… – пробормотал г-н де Роган. – Жозеф Бальзамо, о котором говорили, что он погиб при пожаре, жив. Жозеф Бальзамо…

– Граф Феникс живой, и живой более, чем когда-либо, монсеньор.

– Но, сударь, вы представляетесь под другим именем… А почему вы не оставили себе былое?

– Именно потому, монсеньор, что оно былое и вызывает грустные и тягостные воспоминания, во-первых, у меня, ну и, соответственно, у других. Возьмем, к примеру, ваше высокопреосвященство. Скажите, разве вы не захлопнули бы дверь перед Джузеппе Бальзамо?

– Я? Разумеется, нет, сударь. Никогда.

Кардинал, до сих пор еще не пришедший в себя, так и не предложил Калиостро сесть.

– В таком случае, – заметил гость, – у вашего высокопреосвященства памяти и порядочности больше, чем у всех остальных людей.

– Сударь, вы некогда оказали мне такую услугу…

– Не правда ли, монсеньор, – прервал его гость, – я совершенно не постарел и являю собой прекрасное доказательство действенности моих капель жизни.

– Полностью признаю, сударь, но ведь вы возвышаетесь над людьми, вы свободно одариваете их золотом и здоровьем.

– Насчет здоровья не стану спорить, а вот насчет золота – увы, нет.