Ожерелье королевы - Александр Дюма (2014)

Другая на ее месте пришла бы в ужас от этой грозной атаки, но Жанне было уже нечего бояться. Много ли потянет чья-то свобода на тех весах, на которых что ни день взвешивают жизнь и смерть.

Когда она узнала, что королева бросила кардиналу обвинение и он заключен в тюрьму, она хладнокровно сделала из этого вывод:

«Королева сожгла свои корабли; теперь ей нет дороги назад. Отказавшись уладить дело с кардиналом полюбовно и заплатить ювелирам, она поставила на карту все. Это доказывает, что она сбросила меня со счетов и не представляет себе, какими силами я располагаю».

Такую броню отковала себе Жанна; и тут перед ней нежданно-негаданно вырос человек, не то офицер полиции, не то гонец, возвестивший, что ему велено доставить се ко двору.

Гонец собирался везти ее прямо к королю, но Жанна с присущей ей находчивостью вымолвила:

– Вы любите королеву, сударь, не правда ли?

– Какие тут могут быть сомнения, ваше сиятельство, – отозвался гонец.

– Тогда во имя вашей любви и почтения, которое вы питаете к государыне, заклинаю вас: отвезите меня сначала к ее величеству.

Офицер пытался возражать.

– Наверняка вы лучше меня знаете, в чем дело, – сказала ему Жанна. – Поэтому вы поймете, как необходимо мне втайне побеседовать с королевой.

Гонец, свято веривший всем сплетням, отравлявшим на протяжении последних месяцев версальский воздух, решил, что он и впрямь окажет Марии Антуанетте услугу, если привезет к ней графиню де Ламотт, минуя короля.

Вообразите себе, каким испытанием для надменности и гордости королевы, для ее уязвленной совести было появление Жанны – исчадия ада, – которую она еще не раскусила до конца, хоть и подозревала, что в се жизни эта женщина сыграла самую гнусную роль.

Вообразите себе, что Мария Антуанетта, еще безутешно оплакивающая свою любовь, не устоявшую перед угрозой скандала, Мария Антуанетта, поникшая под тяжестью оскорбительного обвинения, которое она не могла опровергнуть, – вообразите же себе, как после стольких страданий Мария Антуанетта готовится наступить ногой на голову ужалившей ее гадюки!

Безграничное презрение, едва сдерживаемая ярость, ненависть женщины к женщине, неизъяснимое чувство превосходства – таково было оружие противниц. Первым делом королева пригласила в свидетельницы двух своих статс-дам; ее соперница вошла, потупив взор, сомкнув уста, лелея в сердце тайны, питая в уме множество планов и воодушевляясь отчаянием. Едва увидев обеих дам, г-жа де Ламотт заявила:

– Этих двух свидетельниц очень скоро попросят удалиться.

– Наконец-то вы здесь, сударыня! – воскликнула королева. – Наконец-то вас разыскали.

Жанна поклонилась.

– Итак, вы скрывались? – нетерпеливо спросила королева.

– Скрывалась? Нет, ваше величество, – отвечала Жанна нежным голоском, не таким звонким, как всегда, словно трепет перед королевой лишил ее голос обычной звучности, – я не скрывалась; если бы я скрывалась, меня бы не нашли.

– Тем не менее вы сбежали! Назовем это, как вам будет угодно.

– Да, ваше величество, я уехала из Парижа.

– Без моего разрешения?

– Я опасалась, что ваше величество откажет мне в маленьком отпуске, который был мне нужен для устройства своих дел в Барсюр-Об: я пробыла там неделю, а затем меня догнал приказ вашего величества. К тому же я не думала, что присутствие мое настолько необходимо вашему величеству, что я должна предупреждать даже о недельной отлучке.

– В самом деле, сударыня, вы правы: с какой стати вам опасаться отказа? О каком отпуске вы можете просить? И почему я должна давать вам на него разрешение? Разве вы исполняете какие-нибудь обязанности?

В последних словах прозвучало такое презрение, что Жанна оскорбилась. Но до поры до времени она проглотила это оскорбление.