Ожерелье королевы - Александр Дюма (2014)

Затем появилась Олива; для бедняжки снова внесли скамью подсудимых. Многие содрогнулись при виде этого живого подобия королевы, занимающего постыдное сиденье, на котором еще недавно видели Жанну де Ламотт. Этот призрак Марии Антуанетты, королевы Франции, на скамье для воров и мошенников потряс самых рьяных ниспровергателей монархии. Однако многих из них это зрелище лишь раздразнило, как тигра, которому дали лизнуть кровь.

Но все передавали из уст в уста, что в комнате писцов бедная Олива оставила младенца, которого кормит грудью, и, когда дверь отворялась, слышался крик маленького Босира, жалобно моливший о снисхождении к матери.

Вслед за Оливой явился Калиостро, наименее виновный из всех. Ему не приказали есть, хотя по соседству со скамьей все еще стояло кресло.

Суд опасался речи, которую мог произнести в свою защиту Калиостро, и все удовольствовались коротким допросом, коему положило конец восклицание президента д'Алигра: «Достаточно!»

Засим суд объявил, что прения закончены и начинается совещание. Толпа медленно выплеснулась на улицы и набережные; все собирались вернуться вечером и выслушать приговор, который, как объявили, будет произнесен в скором времени.

38. Об одной решетке и некоем аббате

Когда позади остались прения, и допросы, и треволнения вокруг скамьи подсудимых, всех обвиняемых разместили на ночь в тюрьме Консьержери.

К вечеру, как мы уже сказали, на Дворцовой площади собралась толпа; разбившись на безмолвные, но оживленные группы, люди ждали и надеялись узнать о приговоре сразу же, как только он будет произнесен.

Удивительное дело! В Париже толпа узнает великие секреты прежде, чем они успеют выйти на свет божий.

Итак, толпа ждала, лакомясь лакричной водой, приправленной анисом, запасы которой разносчики пополняли под ближайшей аркой моста Менял.

Было тепло. Июньские тучи наплывали одна на другую, подобные клубам густого дыма. На краю неба то и дело вспыхивали бледные зарницы.

Покуда кардинал, которому в виде милости было дозволено прогуливаться по террасам, соединявшим дозорные башни, беседовал с Калиостро о возможном успехе их взаимной защиты; покуда Олива у себя в камере осыпала младенца ласками и баюкала его на руках, а Рето в своей одиночке кусал ногти и, глядя перед собой сухими глазами, пересчитывал в мыслях золотые, обещанные ему г-ном де Кроном, и соизмерял их с месяцами тюремного заключения, которые ему сулил парламент, – в это самое время Жанна, укрывшись в комнате привратницы, г-жи Юбер, пыталась развлечь свой пылающий мозг хоть каким-нибудь звуком и движением.

Эта комната с высоким потолком была просторна, как зала, и выстлана каменными плитами, как галерея; большое стрельчатое окно выходило на набережную. Сквозь маленькие ромбовидные стекла едва пробивался свет; казалось, даже здесь, где обитают свободные люди, любое напоминание о свободе – под запретом: недаром окно снаружи было забрано массивной железной решеткой, а между прутьями натянута свинцовая сетка, еще больше затенявшая комнату.

Просеянный через это двойное сито свет не ослеплял узников. В нем ничего не оставалось от того дерзкого сияния, что исходит от вольного солнца, он ничем не оскорблял тех, кто не мог выйти наружу. По прошествии времени, которое все уравнивает и примиряет человека с Богом, во всем, даже в том зле, которое чинит человек, появляется своя гармония, смягчающая и облегчающая переход от скорби к улыбке.