Праведник - Игорь Хорр (1997)

Голова убралась, и вскоре в свете прожектора сквозь лобовое стекло кабины писатель увидел висящего в воздухе, сидящего по-турецки на каком-то плоском предмете человека. Человек этот летел впереди вагона, делал руками странные угрожающие жесты и, судя по злобным гримасам и движениям губ, выкрикивал в адрес писателя громкие ругательства.

«Отчего он так разнервничался? — несколько успокоившись, подумал Алексей Борисович. — Мешаю я ему, что ли? И зачем он летит прямо передо мной? Неужто мало ему остального пространства?»

— Эй, любезнейший! — совсем осмелев, крикнул господин Борин. — Я вам помешал чем-нибудь?

Человек за окном, кажется, расслышал вопрос, отчего лицо его стало еще более агрессивным. Он вдруг вылетел на несколько метров вперед и резко затормозил, всем телом сильно ударившись о лобовое стекло.

— Бесполезно, любезнейший, — весело сказал писатель. — Стеклышки-то пуленепробиваемые.

Ударившийся о стекло человек внешне не пострадал и так же продолжал лететь впереди, но выражение лица его теперь очень изменилось, став несчастным, жалким и беспомощным.

— Ну зачем же так расстраиваться? — уже с издевкой продолжал писатель. — Руки-ноги целы — так уже радоваться нужно. Летели бы вы, дружище, своей дорогой.

Летящий впереди неожиданно послушался, плюнул напоследок в стекло, мимически выругался и резко, будто попал в воздушную яму, провалился вниз, меж тем как от смачного плевка его быстро разбежались по стеклу темно-красные кровавые дорожки.

«Золотая подкова» снижалась. Писатель снова подошел к открытому окну и посмотрел вниз, где уже отчетливо различались улицы и площади, бульвары, купола церквей и крыши больших домов. Прекрасная и неповторимая, необъятная, как и вся земля наша, грозная и спокойная древняя столица раскинулась внизу на многие километры. Вид был великолепен с высоты птичьего полета, но что-то странное и тревожное уже ощущалось в вечерней московской тишине. Еще через несколько минут локомотив совсем замедлил ход и плавно приземлился на Манежную площадь. Писатель открыл дверь и осторожно спустился на землю.

Было невыносимо тихо. Кое-где горели фонари. Полупрозрачный, холодный и липкий туман окутывал город. На площади не было ни души.

Вдруг гигантская тень отделилась от близстоящего здания и, медленно уменьшаясь, стала приближаться к писателю. Алексей Борисович пригляделся. Огромных размеров тень принадлежала дряхлому, длиннобородому, сгорбленному почти под прямым углом старику с посохом и в монашеской рясе.

— Слава тебе, Господи, дождались, — подойдя, прокряхтел монах. — Пожалуйте, батюшка, за мною.

Алексей Борисович послушно последовал за стариком. Они подошли к окутанному туманом зданию, свернули за угол, сделали еще двадцать шагов, после чего старик остановился и огляделся по сторонам:

— Кажись, никого. Теперича спустимся, батюшка.

Асфальт под ними плавно пошел вниз. Точно на лифте, они спустились метров на пять, оказавшись в темном подвале перед большой деревянной дверью. Здесь было тепло и сухо. Туман сюда не проникал.

Старик тихонечко постучал.

— Кто? — послышался хриплый бас за дверью.

— Это я, Ваня, открой, — отозвался старик. — Батюшка приехали.

Заскрежетали, загремели замки. Дверь со скрипом отворилась. Монах и писатель шагнули через порог.

— Рады видеть, батюшка. — Улыбаясь одними глазами, протянул руку писателю громадный рыжебородый мужик.

Они прошли в просторный, освещенный свечами зал, где за огромным дубовым столом сидели, ели и попивали из огромных кружек одиннадцать таких же здоровых и бородатых, как и Ваня, мужиков.

— Батюшка приехали, — кряхтя, повторил старичок.

Алексей Борисович поклонился.

— Дождались, дождались! Наконец-то! Садись, садись, батюшка! — радостно загудели мужики.

— Что за беда у вас, москвичи? — спросил писатель.

Мужики загалдели все разом:

— Чудище! Чудище! Чудище! — только и разобрал писатель.