Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

Зачем-то я тоже запоминаю, что Дашин отец должен приехать завтра. Хотя чем он может помочь мне, своей-то жене жизнь загубивший домостроевскими порядками? Он, по существу, виновный в гибели дочери… Две женщины в замкнутом пространстве жизни невольно начинают сходить друг от друга с ума, он должен был подумать об этом, прежде чем заколотил перед женой все выходы.

— Вы же не верите, что это я убила девочку? — чуть подавшись к Дорохину, спрашиваю я тихо.

Не отрывая взгляда от своих записей, он бормочет:

— Об убийстве пока речь не идет.

— А что тогда ваш человек искал в моем холодильнике? Я похожа на Ганнибала Лектора?

У него вырывается неуместный в этой ситуации смешок. Коротко взглянув на меня, он шепчет доверительно, как сообщнице:

— А умный мужик был, между прочим!

* * *

Все желанное вернулось — и тишина, и одиночество. Чужие люди оставили мой дом в покое. Но не покидает ощущение, что чьи-то тени шевелятся в углах. Или, может быть, только одна — маленькая, которой я отказала в приюте. А она осталась и мешает мне беззвучно. Не прикасаясь, душу рвет в клочья: «Ты отдала меня ей! Отдала!»

Эти протяжные, хриплые стоны, что рвутся горлом, неужели я издаю?! Пальцы уже болят — так ломаю. Руки смыкаются вокруг головы, гнут ее книзу: «Повинись!», все тело корежит, как от неведомой болезни. Я убила эту девочку. Даже если не моя рука нанесла удар, все равно это я подставила ее под него. Эта тварь, Агата, ловко спрятала ее, не похоронила даже, просто бросила в какую-нибудь яму, наспех закидала землей.

— Вот так мы избавляемся от своих детей…

Мне чудится этот голос, или это я так бесстрастно произношу слова? Уже ничего не соображаю, от слез не только лицо распухло, — в голове сплошное месиво. Внешне: смотрю из окна на город, очертаниями напоминающий яйцеклетку — Москве бы только рожать да рожать! А она больше усыновляет…

За окном сейчас ничего нет, все кривится и расплывается, широкий ночной проспект тонет в моем горе, в моем стыде за себя. От него теперь не избавиться, до конца жизни будет подкрадываться, внезапно хватать за горло… Чего мне стоило просто не открыть Агате дверь? Или сказать, что Даши нет у меня… Ведь не вломилась бы она силой!

Но в тот момент именно Агата представлялась мне жертвой — ее жизнь загублена этим ребенком. И я не желала помнить того, что никто не заставлял ее рожать, уж сама девочка наверняка не просила этого. В чем же заключалась Дашина вина? Почему злость нужно было срывать именно на ней?

Потому что она — маленькая… Она не сможет ответить. На мужа с кулаками бросаться все равно, что приговор себе подписать. Прихлопнул бы, как муху. А малышку можно избить безнаказанно, всю дьявольскую страсть выместить на ее тельце. Забить до смерти.

Я уже корчусь на полу, так больно, так жжет… И вдруг слышу: по паркету дробь топота вразнобой, словно двое детей бегут ко мне. Не просто страх, настоящий ужас охватывает меня, заставляет покрепче охватить голову: «Я что — с ума схожу?!» И чувствую, как четыре теплые ладошки прижимаются к спине и рукам, поглаживают. И шепот:

— Мамочка, не плачь… Мамочка…

Тело парализовано, не шевельнуться. Но слезы пересыхают мгновенно, и также вдруг исчезают мои девочки: ведь я больше не плачу, они этого и хотели. Мои девочки?! Какие? Откуда? Их ведь выскребли из меня, вытащили, разделав на куски, выбросили в помойку моих девочек… Их похожие на мои глаза, их влажные губки, крошечные босые ножки — все это смешалось кровавым месивом, умерло, не родившись. Я столько месяцев старалась даже не вспоминать об этом, не позволяла себе задуматься, потому что тогда придется жить с тем, что ты — убийца. Даша не первая, она только одна — из сонма детей, убитых женщинами, отказавшимися от того, чем их одарила природа. Бог позволил нам в этом приблизиться к нему и самим создавать новых людей. Мы отказались…