Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

Но сейчас все же решаюсь перебежать большой двор. Не могу оставаться дома, каждая тень пугает… На улице, среди незнакомых лиц, становится легче. В этом городе никому до тебя нет дела. Сейчас это радует, хотя и за помощью тут обратиться не к кому. Но я, избрав одиночество, уже задала себе программу: существуют государственные службы, которые обязаны спасать граждан. Вот к ним я и буду взывать, если что. Уж как-нибудь, хоть через пень-колоду, но помогут…

Затерявшись в многочисленных, почти безлюдных переулках, веточками отходящих от ствола проспекта Мира, пытаюсь представить, как живется тем, кто носит на груди значок «childfree»? Сама видела такой, хотя не сразу сообразила, что это значит. Но те, кто сталкиваются с ними каждый день, наверняка разобрали надпись и перевели, не так уж сложно. И что? Как отреагировали на это?

Меня до вчерашнего дня не трогали, потому что я нахожусь как бы под защитой своей профессии: писатель сам не от мира сего, куда ему еще детей рожать?! А как живется всем этим офисным мышкам в белых блузочках, работу которых смешно считать делом жизни. Она не стоит того, чтобы отказываться от детей. Но у них свои причины держаться за свою свободу зубами, и должно их уважать. Даже пресловутое «просто не хочу». Как раз в этом переубедить невозможно. Хотя желание можно разбудить…

Я пытаюсь думать о завтрашней премьере спектакля, но мысли сбиваются на Рони. Даже эту девочку не я родила, а Линдгрен. Меня можно считать скорее русской крестной матерью. Тоже неплохо, но авторство мне не принадлежит, хотя все в восторге от того, как я сделала эту инсценировку: энергично, весело, ярко. И завлит, и режиссер, и директор — все довольны. А у меня самой чувство, будто я украла чужого ребенка и попыталась выдать за своего. Не оттого ли родилась идея искупления с передачей будущего младенца сестре?

— Господи, мне тошно! Мне так тошно!

Коротенький переулок пуст, то, что я заговорила вслух — не страшно. Не заговорила — завопила. И саму себя напугала, бросилась бежать, натыкаясь на стены, уже слившиеся с темнотой, на редкие фонари, подобно мне не желающие освещать жизнь. Как-то интуитивно, вслепую, нахожу дверь уединенного, вне Садового кольца, кафе. И уже оказавшись внутри, понимаю, что мне сейчас необходимо — напиться так, чтобы все несуществующие девочки утонули в одном стакане.

Публика меня не интересует, но то, что вокруг не малолетки, если не облегчает тяжести, то хотя бы не добавляет ее. Официантка заметила меня, теперь можно забиться в угол, она найдет и не даст мне уйти трезвой. В этом кафе я впервые, но, оглядевшись, обнаруживаю, что это место будто для меня создано: грубо сколоченные стеллажи не с муляжами книг, как чаще бывает, а с настоящими, потрепанными; на стенах таинственные фантазии абстракциониста, притягивающие взгляд, требующие разгадки, упоения цветом; сами стены — необработанный серый кирпич. Неизящные столы из темного дерева, старые стулья с высокими спинками и темно-красной обивкой, тускловатые светильники, вышедшие из моды торшеры с тряпичными абажурами. И маленькая сцена с забытыми инструментами, вселяющими надежду на живую музыку. Такое ощущение, что музыканты ушли перекурить… Может, так и есть. Прелесть простоты.

В такой обстановке следует пить или водку, или абсент. На последнее не решусь — галлюцинаций на сегодня более чем достаточно. Поэтому прошу официантку принести мне графинчик водки и стакан воды — никак не научусь пить, не запивая, не глуша рвотный рефлекс. Интересно, испытывают ли отвращение алкоголики в тот момент, когда глотают зелье? Не может ведь водка казаться вкусной…