Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

— Из наших эмигрантов?

Она уже удобно устроилась на кровати с пачкой соленых орешков и приготовилась слушать. Маленькие ножки в светлых носочках торчат, как у девочки.

— Он швед, — поясняю я и этим привожу ее в восторг.

Среди наших женщин всегда высшей доблестью считалось соблазнить иностранца. Можно подумать, что имеются какие-то физиологические различия! А цепляться за Швецию, используя брак, я не собираюсь, и Зинаида Александровна это знает. Я пишу на русском языке, и мне нравится жить в окружении своих читателей.

— Ну-ну? — торопит она.

— Все хорошо, — отговариваюсь я.

— И это все? Думаете, так просто от меня отделаться? — она возмущенно хрустит фольгой, терзая пакетик.

— А что еще? Его зовут Леннарт. Он поэт.

— Боже, как интересно! — вздыхает актриса. — Быть любовницей поэта — ведь это что-то особенное, правда?

Я силюсь не рассмеяться, но губы выдают меня, и она обиженно спрашивает:

— А что? Я глупость сказала?

— Вы никогда не говорите глупостей, — льщу я. — Вы просто идеализируете наш примитивный мирок. Любовь поэта ничуть не более поэтична, чем любовь инженера. А может, даже и менее. Мы ведь всю энергию направляем в творчество, и фантазию туда же. И на что-то другое их просто-напросто не остается. А инженер способен удивить…

Она не сдается:

— Но поэт может написать о вашей любви стихи!

— Это он может! Но для меня-то это не такое уж событие в жизни. Я и сама могу написать что угодно.

— Деточка, признайтесь, — Зинаида Александровна даже понижает голос, — вам многие уже посвящали стихи?

Мне чудится, что она хочет выведать, много ли у меня было поэтов в любовниках. И становится жаль разочаровывать ее.

— Многие, — вру я. И добавляю поспешно: — Только я не процитирую по памяти. Я же прозаик, я плохо запоминаю стихи.

Но и такой ответ ее вполне устраивает. Она смотрит на меня с такой тихой радостью, что становится стыдно за свою ложь. И одновременно не стыдно — чем-то порадовала эту женщину. У нее до сих пор улыбка первой красавицы, хоть и зубы не свои, и губы без помады отсвечивают оттенком ухода… Но как она держит спину! Как царственно подает себя… А после может вот так забраться на постель, свесив ножки в тапочках тридцать четвертого размера, и слушать безобидные сплетни. За это и люблю актрис: такие они разные, так в них притянуты противоположные полюса. Писатель бывает таким только в книгах, а в жизни мы, как бабочки без крылышек — немного смешные, слегка убогие и не слишком привлекательные.

— В каком интересном мире вы живете!

Сама того не зная, она опровергает мои мысли своими идиллическими представлениями. Но меня-то тянет узнать ее мир, и не столько театральный, о нем я уже имею маломальское представление, сколько потаенный, до сих пор — угадываю — штормящий, глубокий. Женщина-океан. Его не переплыть никогда, но можно поднырнуть под волну, уйти с головой, вынырнуть с облегчением и, чувствуя себя обновленной, унести на коже драгоценные капли.

И я вывожу ее на тот разговор, который мы начали еще перед прогоном моей пьесы, напоминаю, что она обещала посвятить меня в тайну той трагедии, которая случилась с ней в жизни. Славская улыбается — чуть высокомерно, но больше снисходительно.

— Может, вам, Зоя, это покажется не такой уж и трагедией, — произносит Зинаида Александровна с сомнением, и чтобы самой принизить значимость случившегося, забрасывает в рот горсть орешков. — В общем-то, банальная ситуация. Особенно в театре. Мне изменил муж. Вот и все.

О муже ее, который когда-то был ведущим актером этого театра, я только слышала. Он умер лет за пять до того, как у них появилась я, и Льва Михайловича мне показывали только на снимках. Мне запомнился пронзительный взгляд картинно-красивого героя-любовника. Я еще тогда, помнится, подумала, что иметь такого мужа — сплошная головная боль.