Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

— Ну… Приемная мать, я так понимаю. Кто-то говорил, что она ваша сестра. Что вы полюбовно договорились. Не так, что ли?

В ее взгляде разгорается любопытство: маленькая сенсация! Будет о чем сейчас рассказать девчонкам в сестринской.

— Все правильно, — тушу я огонь. — Просто я забыла, что они приедут сегодня. Столько сплю, что все перепуталось в голове…

Она кивает с притворным сочувствием, потом замечает одеяло:

— А это вам зачем?

— Знобит что-то, — я набрасываю его на плечи.

— Я попрошу, чтобы вам принесли аспирин, — говорит она озабоченно. — Ложитесь, сейчас я скажу.

Мне уже все равно. Аспирин так аспирин. Может, хоть уймет звон в голове, что нарастает и нарастает… Я скрываюсь в палате и ложусь спать, даже не вспомнив о выброшенной сумке. Если б она была набита бриллиантами, и то в этот момент все другие ценности показались бы мне такой мелочью…

Сумку мне приносит утром врач и, ни о чем не спрашивая, сухо говорит:

— Последний осмотр через пятнадцать минут. Ваша выписка будет готова к одиннадцати. Позвоните, чтобы за вами приехали.

— Я вызову такси…

— Ваше дело…

Она мешкает, не уходит, бросает на меня короткие взгляды.

— Что-то не так? — спрашиваю я.

— Вы не хотите узнать, как вашего ребенка оценили по шкале Апгар? Две десятки. В первую минуту жизни так оценивают не больше пятнадцати процентов новорожденных. У вас родилась очень здоровенькая девочка. Вы хлопот бы с ней не знали…

— Спасибо, — говорю я, надеясь, что она расслышит в этом именно то, что хочу ей сказать.

Кто принес ей сумку и как она догадалась, что это моя, так и остается загадкой.

…Никаких цветов, никакого коньяка и конфет. Лера наверняка уже одарила всех, кто был замешан в этой сделке. Я ухожу из первого и последнего в моей жизни роддома по-английски. Прощаться не с кем. Улыбаться, когда тоской сердце засасывает в бездну, таящуюся внутри любого из нас, невозможно.

Такси уже ждет. Я бросаю взгляд на лицо таксиста и благодарю судьбу за то, что мне послали угрюмого молчуна. Сажусь на заднее сиденье, называю адрес и смотрю в окно, пытаясь вжиться в город, знакомый с самого детства. Мою энергичную, живую, размашисто шагающую в будущее Москву, у которой что ни день появляются сотни новых детей, и это ее ничуть не пугает.

Однако не всем дана такая храбрость, подобная уверенность в себе. Не все так любят тишину, как я. Тишину, что поджидает меня за порогом моей квартиры, который я перешагиваю, как Цезарь Рубикон. Жребий брошен. Начинается братоубийственная война.

Бросив у порога сумку, я наспех переодеваюсь, беру ключи от машины и гоню ее на Третье транспортное кольцо, которое в это время бывает свободнее, чем Садовое. За рулем чувствую себя немного неуверенно, навыки ослабели, и приходится обдумывать каждое действие. Москва за окном кажется ирреальной, я отвыкла от нее. Тот кусок двора, что был виден из окна палаты, я еще научилась воспринимать как часть действительности, но целые улицы, бульвары, площади будто проступили из другого мира. Похожего на мой, но все же незнакомого. Так бывает, когда поднимаешься после гриппа, и, ступая как по вате, выходишь на улицу…

Я еще пытаюсь уговорить себя не делать глупостей, пугаю неизбежными проблемами, которые возникнут уже сегодня, не заставят себя ждать. Но все эти разумные доводы проходят сквозь меня, как песок сквозь песочные часы. И в памяти остается только одно: ту тоску, что воет во мне, не унять, пока я снова не прижму к груди мою девочку.

И я несусь навстречу закату, который смеется мне в лицо, напоминая, что моя дочь уже сутки провела в своей розовой постельке, что приготовили для нее с любовью, а мне ее даже положить некуда. В ящик стола? В чемодан? Так тоже делали мои сестры по перу, только их-то на это вынуждала нищета. А я просто не позаботилась заранее. Даже мысли не допустила, что могу передумать, обезуметь от одного прикосновения…