Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

Бережно придерживая голову раненого, она поднесла к его губам кружку с водой. Он пил долго, жадно, не отрываясь. Потом откинулся на подушку — беспомощный, как ребенок. У него было молодое, смуглое, по-мальчишески круглое лицо и твердый, с крепко сцепленными челюстями рот. Марта склонилась над ним, разматывая бинт — раненый не дрогнул ни единым мускулом. Продолжая медленно мотать бинт, она дошла почти до самой раны. И вдруг Отто не выдержал — застонал.

— Тихо, тихо… — растерянно зашептала Марта, — Потерпите, пожалуйста. Рану надо промыть, а то загноится. — Грюнберг затих. Она потянула бинт — тот не поддавался.

— Рывком… — сипло сказал Отто.

— Что?

— Рывком, говорю, сразу, Не тяните… — с трудом шевеля губами, повторил он.

— А выдержите?

Он не ответил, только еще крепче сцепил зубы. Зажмурившись, Марта с силой рванула повязку. Раненый охнул от боли и впал в беспамятство. Марта быстро промыла самодельными тампонами рану, смазала йодом края, начала бинтовать, Отто очнулся, когда перевязка была уже почти закончена, пробормотал еле слышно:

— Какие у вас руки… мягкие.

— Да, мягкие, — чуть не заплакала она. — Представляю, что вы сейчас чувствуете.

Он слабо улыбнулся:

— Не познав страдания, не познаешь и блаженства. Даже новая жизнь рождается в муках.

— Мне пора, — заторопилась Марта. — Еда здесь, под рукой, кувшин не опрокиньте. Старайтесь не шуметь — немец как раз над вами, — напомнила она. — Свечу зажигайте в крайнем случае. — И тут же смутилась. — Да что я болтаю чепуху, вроде вы сами не знаете. — И, как бы заминая неловкость, спросила: — Если что надо, говорите, пока не ушла.

— Принесите, пожалуйста, эту штуку, — попросил Грикис.

— Какую штуку? .

— Ну… эту самую. — И поскольку она не двигала с места, явно не понимая, чего от нее хотят, недовольно объяснил: — Горшок. Терпения больше нет.

Марта смутилась. Но не потому, что разговор принял столь интимный характер, а потому, что она, взрослый человек, сама не догадалась об этом. Торопливо ответила:

— Извините, сейчас.

Она выполнила их просьбу и уже хотела было подняться наверх, но Отто остановил:

— Погодите, его нельзя здесь оставлять.

— Почему же? — иронично подал голос Грикис.

— Запах…

— А-а, — криво усмехнулся Юрис, — как-нибудь переживем.

— А если ему не понравится… — Грюнберг ткнул пальцем вверх.

Невольный холодок пробежал по спине у Марты — каждый раз открывались все новые сложности и новые грани опасности. Конечно, запахи! Долго ли можно скрывать в доме присутствие человека, да еще больного?

— Давайте отбросим церемонии, — продолжал Отто. — С ними, он опять показал рукой на потолок, — не шутят. Вы отнесете, помоете, вернете нам чистым. Мы им будем пользоваться, как свечой, — только в крайнем случае. В тоне, каким он это сказал, Марта уловила смущение.

Марта выполнила все: отнесла, помыла, принесла, прибрала… Теперь оставалось только ждать и надеяться. Особенно ее беспокоил отец. Озолс, словно приговоренный к смерти, весь опух, обрюзг, двигался вяло, плохо ел, рассеянно слушал. Его губы нервно подергивались, а в уголках глаз постоянно стояли слезы, готовые в любую минуту сползти на щеки. Марта была уверена, что он не решится на предательство, но его физическое и духовное состояние вызывало у нее опасение. Что возьмешь с человека, потерявшего над собой контроль?