Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

Из-за деревьев выехали сани, запряженные тощей лошадью, которую вела Майга — одна из ссыльных, тоже латышка. Катерина с подругами начали накатывать в сани срубленный ствол, закреплять его тросами. Майга подошла к Марте, продолжавшей обрубать сучья:

— Ну как, освоилась? — пытаясь ободрить, улыбнулась она.

— Стараюсь… Только руки вот… — Марта стерла пот с лица.

— А ты из кожи не лезь, прилаживайся, — понизив голос, Майга кивнула на бригадиршу. — Какая она ни стерва, а подход и к ней найти можно. Знаешь, с волками жить — по-волчьи выть.

И пошла к саням, на которых женщины закрепляли бревно. А Марта снова принялась стучать топором.

С ледяной горки с криками катались на санях деревенские ребятишки. Наверху, держа веревку самодельных салазок, стоял мальчуган в буденовке с красной звездой. Из-под шлема торчал только кончик носа, и трудно было узнать в нем Эдгара. Но чувствовалось, что буденовкой он очень гордился — важно выпрямившись, даже забыв о санях, беспрерывно поправлял ее на голове.

— Чего стоишь? — насмешливо сказал ему Федька — сын бригадирши. Он поправил меховой треух и неожиданно предложил: — Давай шапками меняться, моя теплей.

— Нет, — солидно ответил Эдгар — он уже довольно сносно говорил по-русски, — мне дедушка подарил.

— Врешь, нет у тебя никакого дедушки.

— А вот и есть, — возмутился Эдгар. — Он дома, печку топит. Вон дым идет, видишь?

— Какой он тебе дедушка? — наступал чернявый. — Тебя с мамкой сюда привезли. Я все знаю — ты фашист. И тебе буденовку носить нельзя.

Он бросился на Эдгара, пытаясь сорвать с него шлем.

— Ты сам фашист, — крикнул Эдгар, отталкивая обидчика. — Мой папа на фронте воюет.

Вспыхнула жестокая мальчишечья драка. В свалке не видно было, кто наверху, кто внизу. Только все время мелькала рука Эдгара, крепко сжимавшая шлем с краской звездочкой. Наконец, Федька вырвался и, помахивая добычей, поддразнивая противника, пустился наутек с горки. Эдгар бросился за ним вдогонку, но споткнулся, упал, поднялся, размазывая по щекам слезы и грязный снег.

Марта в это время сидела в гостях у Майги — в ее маленьком закутке, отделенном ситцевой занавеской. Там стоял топчан, покрытый сшитым из лоскутков одеялом, два табурета и столик. На стене громко тикали ходики. Марте было видно, как за занавеской по горнице, гремя посудой, ходила Катерина. Доносился ее сердитый голос:

— Щей он не хочет. Видали буржуя? Тебе, может, мармаладу подать?

Федька только шмыгал носом в ответ.

— Я пойду, неуверенно сказала Марта — она хорошо понимала, что там, за занавеской говорят для нее.

— Сиди, — остановила Майга. — Погавкает и перестанет. Еще чаю вместе выпьем. Тебе все равно надо с ней как-то сблизиться. — И понизив голос, зашептала: — Ты одно пойми — нам продержаться надо. Выжить здесь. Во что бы то ни стало. Так что свою гордость попридержи.

Марта хотела возразить, но в это время хлопнула входная дверь и тут же раздался взволнованный голос бабки Анисьи:

— Катерина, наша у вас?

— Какая ваша? — насмешливо отозвалась та.

— Ну, Марта…

— И давно она стала вашей?

— Ладно тебе, Катерина, потом…

Что-то и в голосе, и в лице гостьи было такое, что Катерина смилостивилась:

— Там. Шепчутся.

Старуха бросилась к занавеске, отдернула ее и, слегка заикаясь от волнения, проговорила:

— Эдик запропал, Марточка. Нигде найти не можем.

Марта побледнела, вскочила с табуретки. Бабка Анисья виновато добавила:

— Давеча на санках катался. Вот с энтим… — бабка показала на притихшего Федьку. — И будто сквозь землю…

Катерина перестала греметь посудой, подозрительно взглянула на притихшего сына.

— Где он? — голосом, не предвещающим ничего хорошего, спросила она.

Федька на всякий случай скривил отчаянную рожу, шмыгнул носом и опасливо покосился на дверь — путь к отступлению был отрезан.