Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

— Каких бандитов? Рыпры… рыпрысирные…

— Ты меня словами не задуряй. Рыпрысирные. Не пущу и весь сказ. Стану вот тут на пороге с ухватом… Все одно помирать.

— С кем воевать-то собралась, старая? — усмехнулся дед. — Женщина с дитенком, одинокая.

— Одинокая? — пуще того взвилась бабка. Ах ты, кобелина старый… Стало быть, одинокую себе подобрал?

— Цыть! — гаркнул вдруг дед. — У печки перегрелася? Остынь.

Бабка сразу притихла, пригорюнилась:

— Так ведь боязно, Митяюшка. А ну как порежет, али еще чего?

— Ниче, — приласкал ее дед. — Живы будем — не помрем. Войне скоро конец — сыны вернутся.

— Во-во, а ты Федюшкину комнату энтой…

— Ниче, старая, вернулись бы…

По улице села медленно тянулись четверо саней, нагруженных узлами и чемоданами. Среди поклажи сидели дети разного возраста, замотанные от мороза — кто шарфом, кто платком. Вслед за санями брели женщины. Возглавлял шествие однорукий председатель, провожаемый неодобрительными взглядами односельчан — небольшими группками они стояли по обе стороны улицы. Шедшая от колодца баба с ведрами на коромысле не уступила дороги, демонстративно пошла через улицу, чуть не задев председателя ведром — мол, знай наших. .

Через полузамерзшие окна избы смотрели дед с бабкой на приближающиеся сани. Старуха отступила на шаг и, приложив руки к груди, тихо спросила:

— Неужто в Федюшкину комнату?

Дед не ответил, вздохнул. Старуха зашла в боковушку. Там стояли опрятно заправленная кровать, небольшой стол, два стула. На стене, рядом с книжной полкой, висели две фотокарточки в рамочках — сыновья. Один в офицерской форме, серьезный. Другой — в солдатской ушанке, смеющийся, веселый. Старуха, приподнявшись на цыпочках, стала снимать со стены портреты.

На пороге, весь окутанный паром, появился председатель.

— Здорово, хозяева. Вот принимайте, — глухо сказал он и отошел в сторону.

За ним стояла женщина, замотанная поверх пальто платком. Она неуклюже переступала замерзшими ногами в фетровых ботиках, уже давно потерявших свой первоначальный цвет. Дед со смешанным чувством жалости и неприязни взглянул на нее, на стоявшего рядом мальчишку. У того из-под намотанного поверх шапки платка лишь блестели глазенки.

— Здравствуйте, — разматывая платок, с заметным акцентом сказала Марта.

— Здравствуйте, — сдержанно ответил дед.

Председатель просительно стрельнул глазами сначала на него, потом на вышедшую из соседней комнаты с портретами сыновей старуху, поспешно сказал:

— Ладно, вы тут разбирайтесь, а мне еще других устраивать надо. — Помолчал и добавил, ни к кому собственно не обращаясь: — А насчет работы, и, стало быть, провианту… завтра определим.

Когда дверь за ним захлопнулась, в комнате повисла напряженная тишина. Первым ее нарушил хозяин дома:

— Там, значит, обретаться будете, — показал он на открытую дверь боковушки.

— Можно туда зайти? — неуверенно, с трудом подбирая русские слова, спросила Марта.

— Ваша, говорю, комната, — хмуро повторил дед.

Марта взяла чемодан, обернулась к сыну:

— Эдгар, помоги-ка… — по-латышски сказала она.

Но мальчик не слышал. Он смотрел совсем в другую сторону — туда, где на столе, в тарелке, прикрытой домотканой салфеткой, виднелась краюха ржаного хлеба. Темно-золотистая корочка гипнотизировала ребенка.

— Эдгар! — резко повторила Марта. Ее лицо покрылось красными пятнами.

Мальчик словно проснулся, сглотнул слюну и поспешно подхватил стоявший у ног узелок. Дед видел все — и голодный взгляд ребенка, и растерянность матери, и тяжелую кладь в их руках, но хоть и качнулся невольно — все же не двинулся с места.