Останься со мной навсегда - Наталья Калинина (1997)

Все так же молча отец и дочь вошли в квартиру, и Вероника занялась приготовлением нехитрого завтрака — чай с тостами для отца, черный кофе для себя. Пока она нарезала хлеб, закладывала ломтики в тостер, заваривала чай, ей казалось, что она хозяйничает на чужой кухне, в чужом доме. Каждая вещь лежала на своем привычном месте, все здесь было с виду как прежде — и все-таки чужим. Даже запаха дома, этого всем нам знакомого и не поддающегося описанию запаха, который каждый человек обязательно улавливает, возвращаясь в свой дом после того, как не был там какое-то время, она не ощущала. А если и был какой-то запах, он был таким же чужим ей, как и все остальное. Странно: ведь она уехала отсюда всего каких-то шесть недель назад, а казалось, с тех пор прошла целая вечность.

— Вообще я не ожидал от нее ничего подобного сейчас, — тихо проговорил отец, словно додумывая вслух какую-то свою мысль, когда они сели за стол.

Вероника отложила ложечку, которой она размешивала кофе, и посмотрела на него с удивлением. От нее не ускользнуло, что отец сделал ударение на слове «сейчас».

— Сейчас? Что это значит, папа? Ты хочешь сказать, раньше ты мог ожидать от нее этого?

Эмори некоторое время колебался, решая про себя, стоит ли рассказывать дочери об этом эпизоде из далекого прошлого, потом, придя к заключению, что теперь уже нет никакого смысла что-либо от нее скрывать, заговорил:

— Твоя мама уже пыталась покончить с собой однажды. Но это было очень давно, Вероника, — еще до того, как мы с ней поженились. В тот раз меня не было рядом, когда это случилось, и я узнал все от третьих лиц. Вполне возможно, что, не случись этого, мы с твоей мамой никогда бы не стали мужем и женой. Но ведь ты даже не знаешь, как мы с твоей мамой познакомились, не так ли?

— Нет, не знаю, — Вероника покачала головой. — Вы никогда мне об этом не рассказывали.

— Мы с ней познакомились в самолете, когда она возвращалась из Рима со съемок. Я был в Риме по каким-то делам и домой в Нью-Йорк должен был лететь через Лос-Анджелес. Я заметил ее еще в аэропорту. Она рыдала, как маленькая девочка, и размазывала слезы кулаками. Она была в таком отчаянии, что, глядя на нее, самому хотелось плакать… Первое, что я почувствовал к ней, было именно это — сострадание, жалость. Я даже не могу сказать, что в ту минуту меня привлекла ее красота — у нее было такое заплаканное лицо, что вообще было невозможно понять, красива она или нет. — Эмори рассеянно крошил кусочек тоста, глядя куда-то в сторону. — В самолете я сел рядом с ней — он был полупустым. Я вовсе не собирался завязывать с ней знакомство — мне просто хотелось ее утешить, только я не знал как. Я не стал спрашивать, что у нее случилось, я прекрасно понимал, что в подобных ситуациях вопросы неуместны, тем более если их задает совершенно посторонний человек. Потом она перестала плакать, но пребывала в беспросветной грусти, и это было еще хуже слез. Я попытался завести с ней беседу, чтобы как-то отвлечь ее от отчаяния, она отвечала мне лишь односложными репликами. Тогда я начал молоть всякую чепуху, рассказывать ей о моем бизнесе, который, конечно же, интересовал ее менее всего на свете. Она делала вид, что слушает, но думала о своем.

— Ты и женился на маме потому, что тебе хотелось ее утешить? — спросила Вероника.

Эмори грустно улыбнулся.

— Я и сам этого не знаю, Вероника. Наверное, я просто почувствовал, что она нуждается во мне… Точнее, в ком-то, кто взял бы на себя заботу о ней и избавил тем самым от необходимости самостоятельно строить свою жизнь. Но ты поймешь меня лучше, когда я расскажу тебе все до конца.

Отец допил свой чай, и Вероника встала и налила ему вторую чашку, потом вернулась на свое место. Она подумала, что ровно ничего не знает о своих родителях.