Останься со мной навсегда - Наталья Калинина (1997)

— Не плачь, Констанс, — сказал ты, смахивая кончиками пальцев слезы с моих щек. — Не плачь. Пусть фонтан запомнит нас счастливыми.

— С чего ты взял, что он вообще нас запомнит? — прошептала я, улыбаясь тебе сквозь слезы.

— Он нас запомнит, Констанс. Фонтаны любят и запоминают красоту. — Ты достал из кармана пригоршню монеток и вложил мне в руку.

— Ты ведь смеялся над этой традицией, — напомнила я. — И вообще я знаю, что больше никогда…

Я хотела сказать, что больше никогда не вернусь в Рим, но ты не дал мне закончить.

— Никогда не говори «никогда», — сказал ты, цитируя известную поговорку. — Что же касается традиции, вчера она казалась мне смешной — а сегодня больше не кажется… Брось эти монетки, Констанс. Фонтан сам решит, стоит тебе возвращаться или нет.

Я повернулась спиной к фонтану, потому что того требовала традиция, и бросила в него все монетки. Я сделала это только потому, что так захотел ты. Я знала, Габриэле, что больше никогда не вернусь в твой город. Монетки упали в воду с грустным всплеском — как чьи-то обледеневшие слезы… Ты взял меня за руку и повел к своему «ягуару».

Ты вел машину медленно, не как обычно. Наверное, ты хотел дать мне возможность полюбоваться напоследок вечерним Римом. Я же любовалась тобой. Твоей непринужденной посадкой за рулем, твоим красиво очерченным профилем, твоей загорелой (бархатистой на ощупь, я это знала) кожей. Ветер, врываясь в полуопущенное окошко, ерошил твои густые мягкие волосы, а фары встречных машин бросали на них отблески света. Белый атласный пиджак красиво оттенял твой загар и контрастировал с черными волосами… А я смотрела на тебя и впечатывала в память каждую твою черту, каждое даже самое мимолетное выражение на твоем лице, впитывала в себя, как губка, весь твой облик, чтобы потом можно было этим жить…

Потом. Какая разница, что будет потом? В эту ночь мы еще были вместе, и этого мне было достаточно.

Ты остановил машину у входа в гостиницу, и мы поднялись в мой номер, крепко держась за руки. Закрыв дверь, ты повернулся ко мне и улыбнулся.

Это была не та улыбка, к которой я привыкла, — уверенная, почти дерзкая. Сейчас в твоей улыбке было что-то растерянное, беспомощное, будто ты терялся перед лицом собственных чувств… Но ты всегда улыбался так, когда очень сильно желал меня.

В ту ночь, растворяясь в твоих объятиях, я уже знала, что ты навсегда останешься со мной, — ты, твоя улыбка и твой взгляд, мягкое прикосновение твоих пальцев…»

На этом повествование обрывалось, хотя в тетради еще оставалось несколько чистых страниц. Казалось, автору было больше нечего сказать… Действительно к такой любви, как эта, было больше нечего добавить — она сама говорила за себя.

Подняв глаза от этих строк, которые она уже давно знала на память, потому что перечитала дневник матери раз десять, Вероника задалась все тем же вопросом: почему же они расстались, если так любили друг друга? В дневнике не было даже намека на причину, лежащую в основе этой трагедии — потому что иначе как трагедией, это не назовешь, когда двое людей, так любящих друг друга, вынуждены отказаться от своего счастья. От счастья, которое принадлежало им по праву.

Всякий раз, перечитывая дневник, в особенности его последние страницы, Вероника чувствовала, как жалость к матери переполняет ее до краев, заглушая на какое-то время даже ее собственную боль. Бедная мама! Сколько она выстрадала, расставшись с Габриэле, и как жестоко должна была страдать сейчас, узнав о том, что она, Вероника, стала его возлюбленной, если снова пыталась наложить на себя руки… Разумеется, теперь она понимала, почему мать пыталась лишить себя жизни, понимала и всей душой сочувствовала ей.