Останься со мной навсегда - Наталья Калинина (1997)

Кипа телеграмм, пришедших от Вероники за это время, лежала на туалетном столике, там же стояла ее косметика, покрытая слоем пыли… Он запретил прислуге стирать пыль с туалетного столика, переставлять что-либо на нем. Наверное, это называлось логикой безумия — ведь у безумия тоже есть своя логика… «Если все ее вещи останутся на тех же местах, на каких они были в тот вечер, когда ей пришлось срочно вылететь в Нью-Йорк, она обязательно вернется». Это касалось и ее платья, которое она, переодеваясь, в спешке бросила на спинку кресла в углу — от бледно-голубого шелка все еще пахло ее духами, — и в тон платью туфель на высоком каблуке, стоящих возле кресла, и бриллиантового ожерелья, которое было на ней тогда и которое она, сняв, положила на тумбочку у изголовья кровати, там, где стоял телефон… Этот проклятый телефон, который своим оглушительным звонком возвестил о конце их счастья.

С тех пор он возненавидел телефоны, однако вынужден был пользоваться ими, звоня каждый день в Нью-Йорк ее отцу. Еще он звонил на студию, чтобы давать указания относительно монтажа фильма. Он отказался лично присутствовать при монтаже, хоть его и просили об этом. Ему было бы слишком больно видеть ее на экране, когда ее нет рядом.

Теперь фильм был готов к сдаче в прокат. Премьера должна состояться в конце этого месяца… Если до тех пор она не объявится, плевать он хотел на премьеру.

Большие пушистые звезды с грустью смотрели сверху на сад, в котором он каждую ночь инсценировал давно позабытую сказку своего детства — ведь только в сказочных садах по ночам зажигаются огни. А еще в сказках происходят чудеса… В этом он тоже следовал логике своего безумия: «Если я буду каждую ночь зажигать в саду лампочки, она вернется».

Завидев такси, подъезжающее к воротам, он вздрогнул — Вероника! Но нет, конечно же, это не она. Это просто какой-нибудь бездельник из числа его старых знакомых, который решил заехать, зная, что здесь ему в любое время дня и ночи окажут радушный прием… Что ж, на этот раз гость будет разочарован. Дворецкому было уже давно приказано спроваживать всех посетителей без исключения и даже не ставить его, Габриэле, в известность.

Он покинул балкон, чтобы ночной гость не увидел его силуэта на фоне освещенного окна, и вернулся в спальню. Склонившись над Джимми, растянувшимся на подстилке в углу, он погладил его по густой белой шерсти, чмокнул в холодный шершавый нос. Джимми спал — ведь был уже второй час ночи. Он тоже тосковал по Веронике, однако, в отличие от своего хозяина, не страдал бессонницей.

Габриэле взял с тумбочки флакон со снотворным и высыпал себе в ладонь целую пригоршню таблеток, даже не удосужившись их пересчитать. Бессонница мучила его с незапамятных времен. Наверное, она была следствием тех изнурительных ночей, которые он провел за письменным столом в самом начале своей карьеры сценариста. В ту пору он, боясь упустить свой шанс на успех, хватался за каждое предложение и выполнял огромное количество работ в очень короткие сроки. С исчезновением Вероники бессонница усилилась, а беспокойство, овладевающее им всякий раз при мысли о ней, с наступлением ночи становилось невыносимым — только во сне он находил забвение и кратковременный покой.

Проглотив таблетки и запив их апельсиновым соком со льдом, он подошел к туалетному столику и стал рассеянно перебирать телеграммы… «Я в порядке. Не волнуйся. Не ищи меня. Вероника». И снова — «Я в порядке. Не волнуйся. Не ищи меня. Вероника». Как будто у нее заело пластинку…

Сейчас он подумал, что, быть может, совершил ошибку, отказавшись от розысков. Завтра же он позвонит в какое-нибудь серьезное сыскное агентство и поручит это дело детективам. Потому что если она действительно охладела к нему, то обязана, по крайней мере, объяснить ему это человеческим языком, а не повторять, как попугай, отрывистые, телеграфные фразы. И он отыщет ее хоть на краю света, чтобы получить от нее это объяснение.