Год тумана - Мишель Ричмонд (2009)

Представляю себе, как Джейк сидит в учительской, за одним столом с Ребеккой Уокер, пытаясь сосредоточиться на сандвиче (допустим, с индейкой и беконом), в то время как бывшая пассия тихонько наступает ему на ногу под столом и шепчет смачные французские словечки.

— Двенадцать женщин. Внушительная цифра.

— Ты считала?!

— А разве не в этом смысл?

— Тогда твоя очередь. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Я начинаю с Рамона. С Рамона, который научил меня оральному сексу и обращению с фотоаппаратом и сам сотни раз меня фотографировал. Родители увидели эти снимки после того, как произошла авария.

— Сестра Рамона после его смерти нашла мои фото, адрес, — объясняю я. — И отправила их моим родителям.

— У вас была такая разница в возрасте… — заметил Джейк.

— Это не то, что ты думаешь. Рамон хотел на мне жениться.

Рассказала Джейку о том, как за месяц до своей гибели, во время телефонного разговора, Рамон признался: «Не могу жить без тебя». Я ответила ему: «Конечно, можешь. Я учусь в колледже и не могу выйти за тебя прямо сейчас». Наш последний разговор.

— И что это были за фотографии? — спросил Джейк.

— Догадайся.

— Кошмар.

— Вовсе нет. Да, конечно, между нами существовала разница в возрасте. Но он мне нравился…

— Если Эмма однажды начнет встречаться с кем-то вроде Рамона, я возьму ружье и пристрелю его.

Не рассказала о том, как позировала Рамону. Как он раздевал меня, снимая вещь за вещью, в своей квартирке, залитой ярким светом. Как стояла обнаженной в центре комнаты, и все плыло вокруг, а голова просто кружилась, пока Рамон щелкал затвором. Потом делал фото крупным планом — локоть, колено, белая кожа на внутренней поверхности бедра, подъем стопы, уши с рубиновыми сережками в форме капель (его подарок). Много позже мама выложила снимки на кофейный столик и спросила: «Ради Бога, объясни, что это?!»

Еще никогда не видела ее в таком гневе. Она плакала и совершенно искренне думала, что ее дочь предалась дьяволу. Отец вообще на меня не смотрел. Сидел в кресле-качалке в углу комнаты и рассматривал фортепиано — просто чтобы не смотреть на меня. На крышке инструмента, отполированного до блеска, стояли несколько русских матрешек, фигурка заводного снегиря и наши с Аннабель фотографии в раннем детстве, в одинаковых клетчатых платьицах, сшитых мамой. А на столике лежали другие фото. Мое обнаженное тело выставлено напоказ, юношеский экстаз подвергнут осмеянию.

— Это противоестественно, — сказал отец.

— Секс — это священный акт между мужчиной и женщиной, которых Бог сочетал браком, — отчеканила мать, будто цитируя Священное Писание.

Папа кивнул и качнулся туда-сюда, по-прежнему не глядя на непутевую дочь. В этом самом кресле он качал меня, когда я была маленькой.

— Если ты делаешь это с кем-то, кроме мужа, расстаешься с частью своей души. — Мама покачала головой. — Отныне и навсегда этот отвратительный человек будет владеть частичкой тебя.

Интересно, что чувствовал Рамон, слетая со скользкой дороги. Мучился от боли, или темнота наступила сразу? В сентябре состоялись похороны, и он лежал в открытом гробу. Я стояла там рядом с его сестрой, очень похожей на брата — с оливковой кожей, зелеными глазами и растрепанными волосами. «Слишком много грима». Она достала из сумочки салфетку и вытерла покойнику щеку. Я невольно подумала, что Рамону наверняка не нравится лежать накрашенным.

Пока родители читали нотацию, на заднем фоне негромко работал телевизор. Ведущая Си-эн-эн, Кристина Эймонпур, рассказывала о ситуации в Сирии. Мне очень хотелось оказаться на месте Кристины, очутиться сейчас на другом конце света и заниматься важным делом.

Не рассказала Джейку об угрызениях совести и комплексе вины за гибель Рамона. Лишь сказала:

— Они на целый семестр забрали меня из колледжа, и пришлось три раза в неделю посещать эти дурацкие семинары, которые вел идиот по имени Сэм Банго.