Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

— Я буду называть тебя папой, ладно? А то в школе все смеются, что я называю тебя Колей. Ты ведь мне настоящий папа, да?

Николай Петрович почувствовал, как у него по щекам текут слезы, капая Машке на пижаму.

— Ой, мокро! — воскликнула она и поежилась. — Почему ты плачешь? Мама ведь живая, а я тебя люблю. И Вера тебя любит. Ой, ты мне все косточки в гармошку сжал. Можно, я завтра в школу не пойду? У нас контрольная по арифметике. Папочка, ты напишешь записку Раисе Григорьевне?..

Он отнес ее в кровать, сидел рядом прямо на ковре, пока Машка не заснула. Она лежала на спине, сложив на груди свои тонкие прозрачные ручонки и ровно дышала, слегка приоткрыв маленький пухлый ротик. Сейчас Машка была ему самым родным на свете человеком. После случившегося он чувствовал к жене невольное отчуждение, смешанное с некоторой брезгливостью. Сейчас ее жизнь, уверяли врачи, вне опасности, однако детей у нее больше не будет. У них на самом деле мог бы быть сын… Кто виноват в том, что случилось непоправимое несчастье? Скорее всего сама Маша. Есть во всем ее организме какой-то надлом. То ли это результат слабого здоровья, то ли… Ведь репрессированный и умерший в тюрьме отец Маши, профессор математики Богданов, насколько было известно Николаю Петровичу, был дворянского рода. А у всех дворян, Николай Петрович это точно знал, нездоровое, даже гнилое, нутро. Под «нутром» он подразумевал здоровье, психику и все остальное, составляющее человеческую сущность. Разумеется, Машина вина не прямая, а косвенная — ведь дочь за отца не отвечает, — но тем не менее расплата оказалась страшной. Как же хорошо, что у него есть Машка — его опора, надежда, смысл его существования. Отныне он займется всерьез ее воспитанием — ведь девочка, что называется, брошена на произвол судьбы. Будет следить за тем, какие книги она читает, что за фильмы смотрит. Давно пора заняться формированием ее мировоззрения, иначе вырастет из нее Бог знает что. А ведь ей жить в новом, прекрасном мире. Николай Петрович дал себе слово в самое ближайшее время самолично заехать в Машкину школу и поговорить с ее классной руководительницей.

Он встал и на цыпочках прошел на кухню, где Вера уже вскипятила чайник и накрыла стол. Она села напротив, сложив под подбородком свои неуклюжие красные руки, смотрела, как жадно Николай Петрович ест суп, вареное мясо, то и дело вздыхала и, отвернувшись, крестилась.

— Марья Сергеевна, очевидно, долго пробудет в больнице, — заговорил Николай Петрович, промокая накрахмаленной салфеткой рот. — Ей сделали операцию и… Словом, она потеряла ребенка. — Он видел, как Вера перекрестилась и что-то прошептала одними губами, но промолчал — Вера была темной деревенской женщиной и ей простительно верить хоть в Бога, хоть в черта. — Доктор сказал, что если бы не сразу вызвали амбулаторию, всякое могло бы случиться. Сейчас жизнь Марьи Сергеевны вне опасности. Это благодаря Серафиме Антоновне — она подняла на ноги весь город.

Николаю Петровичу показалось, будто Вера хочет ему что-то возразить. Он поднял глаза и глянул на нее в упор. Вера встала и загремела грязной посудой.

— Что здесь произошло? — тихо, но решительно спросил Николай Петрович и схватил Веру за пухлую мокрую руку.

— Ничего не знаю, — сказал она, потупившись и отвернув голову.

— Врешь. Ты всегда все знаешь. Нарочно вытираешь в прихожей пыль или чистишь ковер, когда к нам кто-нибудь приходит. Я сам видел.

Вера покраснела и вырвала свою руку.

— Ничего я не знаю, — буркнула она. — У хозяйки была эта… как ее… жена твоего главного начальника.

— Не у хозяйки, а у Марьи Сергеевны, — машинально поправил Веру Николай Петрович.

— Ну, ну, у нее. Они кофу в столовой пили и разговаривали промеж собой. А потом…

— Про что они разговаривали?

— Не слыхала я, ей-богу, — курицу на кухне щипала.

— Врешь. По глазам вижу, что врешь. Говори: о чем Марья Сергеевна разговаривала с Серафимой Антоновной?