Джейн с веткой омелы в руке, словно щенок за хозяином, повсюду таскалась за Киркпатриком, словно ста шестидесяти одного поцелуя ей было мало. Киркпатрик, в свою очередь, доблестно изображал Байрона в более респектабельной версии. Каким-то образом – Хавьер догадывался, каким именно – пуговица на жилете барона расстегнулась, что несколько портило впечатление, которое он стремился произвести.

Хавьер улыбнулся, но лишь про себя, хотя байронические потуги Киркпатрика были по-настоящему смешны. Очевидно, под ними скрывалась неуверенность и комплексы, но кто, скажите, не носит маски?

Кстати, о масках: самое время надеть выражение номер три: снисходительный интерес, и подать условный сигнал синьоре. Понимающе кивнув, певица удалилась из гостиной.

И как удалилась! Она постаралась, чтобы ее уход заметили все присутствующие. Вымочив край цветастой шали в шампанском лорда Локвуда, она задела стул, на котором сидела леди Аллингем, не забыв громогласно принести свои извинения, и добрых полминуты возилась с дверной ручкой, прежде чем выйти в коридор.

Улыбаясь про себя, Хавьер выждал ровно минуту и так же нарочито неуклюже покинул гостиную.

Синьора Фриттарелли, довольно улыбаясь, поджидала его за дверью.

– Вы прекрасная актриса, – сказал ей Хавьер.

Синьора небрежно отмахнулась.

– Пятнадцать минут – этого хватит?

– Это все, что мы можем себе позволить. – Хавьер взял у нее огниво и нажал на маленькое металлическое колесико. Как только появилась искра, он поднес огонек к тонкой сигаре в ее руке.

– Grazie[3], – одновременно произнесли они по-итальянски и разошлись.

Хавьер понятия не имел, где собиралась коротать время синьора. Сам он поднялся в спальню, достал лорнет и книгу и, не разуваясь, улегся на кровать.

Сегодня его выбор пал на Макиавелли. Хавьер решил, что живший в средние века старый добрый интриган поможет ему.

Эта фарсовая интрижка с оперной певицей была частью стратегии графа. Он решил привлечь внимание гостей к себе и синьоре и тем самым отвлечь их от спекуляций на тему отсутствия мисс Оливер. «Локвуд заблуждался на его счет, – скажут они. – Не может быть, чтобы она так много для него значила. А жаль. Занятный был бы анекдот».

Если они с синьорой хорошо сыграют свои роли, сплетники забудут о Луизе. Локвуд оставит ее в покое. Угроза, нависшая над мисс Оливер, растает, как дым. Все будет так, как было до праздника.

Окрепнув духом, Хавьер раскрыл книгу, но желание читать Макиавелли пропало. Мыслями он обратился к Шекспиру.

Но на этот раз не к песне Ариэля, хотя при воспоминании о том, как он касался губами нежного тела Луизы, что-то болезненно сжалось внутри. Сжалось, и отпустило.

Нет, на этот раз ему вспомнился монолог Яго из «Отелло».

Укравший кошелек – пустяк украл:

Он мой, его, он был слугой у тысяч, —

Но тот, кто стащит честь мою, отнимет

То, от чего не станет он богаче,

Я ж стану бедняком[4].

Яго был лицемером, каких свет не видывал. Все, что он говорил, было ложью. Сплошное кривляние, ни проблеска искренности. Хотя наверняка он надеялся на что-то большее. Надеялся, что ложью и махинациями он добудет себе славу. Если так, то он с треском провалился. К концу пьесы Яго погубил достойных и честных людей. Включая собственную жену.

Хавьер поспешил отогнать эту мысль. Он пригубил шампанского, но после него во рту остался противный кислый привкус. Граф захлопнул томик Макиавелли и взглянул на часы. Ему осталось переждать всего пять минут, а синьора уже совсем скоро должна вернуться в гостиную, растрепанная и раскрасневшаяся.

Этот год он закончит ложью, как и многие из предыдущих. Луиза была права насчет фальшивого фасада репутации графа, но заменить его Хавьеру было нечем.

По крайней мере, пока.