Месть женщины - Наталья Калинина (1995)

Я выхватила из ящика стола большие ножницы, которыми вырезала из журналов фотографии кинозвезд, и отхватила большой клок волос спереди. Он упал к моим ногам, рассыпавшись на блестящие прядки. Тут меня обуял слепой азарт, и я чуть не отрезала себе левое ухо. Ножницы щелкали над моей головой, как зубы голодной акулы. Наконец у меня свело пальцы, и я отшвырнула ножницы подальше, но дело было сделано. Из зеркала на меня смотрело лицо Мэрилин Монро, принявшей постриг. Но в ее глазах все еще поблескивал мятежный огонек обещания. Я яростно протерла глаза. Огонек спрятался куда-то вглубь, но я знала, что он не погас.

Я вышла к гостям, и их охватил буйный восторг. Меня целовали, поднимали на руки, гладили по стриженой лесенкой голове. Пал Семеныч изрек: «То, о чем я давно мечтал. Нина, — обратился он к моей матери, — я завтра же введу ее в «Строгую женщину». Эта толстожопая Березина действует мне на пищеварение».

Так была решена моя судьба. Я тоже стала актрисой. Но не потому, что любила театр, хотя я его на самом деле любила и люблю, а потому, что над всеми моими желаниями преобладало одно — завоевать любовь Алеши.

Теперь я виделась с ним почти каждый вечер. Он обожал прикасаться ко мне — нежно, как к цветку, с которого боялся отряхнуть пыльцу. Гладил по голове, целовал в затылок, сажал при всех к себе на колени. Я была травести и на сцене, и в жизни. И мне, как ни странно, очень нравилось это амплуа.

Я смирилась с тем, что Алеша влюблен в Олега, и даже страдала, если замечала, что Олег увлекается кем-то еще, не важно, был то мужчина либо женщина. Алеша был теперь очень откровенен со мной, и я стала хранительницей его любовных тайн. Он сказал мне как-то: «Ты — единственная женщина, которая меня не раздражает. Думаю, я бы даже смог заниматься с тобой любовью. Наверное, это захватывающе — ощутить себя мужчиной и завладеть женским телом. Но тебе еще рано заниматься любовью. Я не смею совращать тебя. Нам нужно немного потерпеть. Потом мы обязательно попробуем».

Прошло три года. Я все так же играла в театре и все так же была травести — почему-то я остановилась в физическом развитии, если не считать того, что подросла на семь сантиметров. Я носила великолепную неподражаемую прическу, плод вдохновенного искусства самого модного в Москве парикмахера. Ходила в джинсах и мужских пиджаках, железно усвоив слегка угловатую походку мальчишки-подростка. Но почему-то в театре все в один голос твердили, что я необыкновенно женственна и из меня бы вышла замечательная Джульетта. Но у нашего Фантика оказалась на редкость смекалистая голова, и он ввел меня в спектакль в роли Ромео. Репетиции шли тайно, об этом трюке знали далеко не все в театре. В программке значился мой сценический псевдоним — Е. Смолич, и публике оставалось только гадать, какого рода существо скрывается под блестящим трико в обтяжку и париком рыжеватых кудрей.

Премьера имела шумный успех. Ко мне в гримерную валом валили и девицы, и юноши определенных наклонностей. У Пал Семеныча странно поблескивали глаза, когда он, заключив меня в объятья, шепнул на ухо: «Наш с тобой триумф. Но не благодаря ошибке природы, а чему-то еще, мной пока не разгаданному. Нет, это не талант, хоть у тебя он тоже есть. Какая-то кроется за всем этим тайна…»

Алеша играл в том спектакле Меркуцио, и в сцене его гибели я плакала настоящими слезами. В любовных сценах мой голос звенел каким-то непонятным мне самой отчаянием, и в нем всем чудилось предчувствие трагической развязки.

После банкета по случаю премьеры Алеша отправился ночевать к нам — он не ночевал у нас с той самой ночи, которую мы провели вместе на диване в гостиной, хотя нередко заходил в гости. С Олегом они давно расстались. После Олега у Алеши было несколько увлечений, которые он называл «тщетными поисками трансцендентного идеала».